А до Берлина было так далеко - [54]

Грохот бомбежки слился с артиллерийской канонадой, с гулом танков: фашисты подтянули к Савинцам механизированные и танковые подразделения. Пришлось нам вновь вернуться на исходные позиции. Не полезли дальше и фашисты, они были уверены, что мы и так не уйдем, что теперь мы обречены.

- Что делать будем, комдив? - спросил меня комиссар Чечельницкий, который редко бывал на дивизионном КП, а большей частью находился в подразделениях, среди личного состава. Сказывалась привычка, выработанная еще в годы гражданской войны, в партизанском отряде. С введением института военных комиссаров Чечельницкий нес прямую ответственность за боевые действия соединения наравне с командиром. Но он не особенно охотно вникал в командирские функции, считая, что для этого есть комдив, которому всецело доверял. Подписывать боевые приказы он считал делом формальным и обычно делал это постфактум, хотя и получал за такой формализм довольно жесткие разносы со стороны члена Военного совета армии. Но в этом вопросе Дмитрий Степанович был неисправим. Когда мы связывались с ним для согласования сути приказа, он обычно говорил: "Действуйте - всецело одобряю".

Слово "комдив", обращенное ко мне, прозвучало непривычно. По положению начальник штаба является первым заместителем командира дивизии, с его выбытием из строя автоматически принимает на себя командование. Это по положению. Но ведь имеется психологический барьер, который переступить не так-то просто. Ты привык, что есть человек, который вместе с комиссаром принимает на себя всю полноту ответственности и которому принадлежит последнее слово. Теперь же оглядываться не на кого, твое решение оказывается окончательным, ты являешься последней инстанцией.

Все наши попытки прорваться через вражеское кольцо окончились неудачно. Противник был начеку и, как только мы начинали атаку, перебрасывал к месту предполагаемого прорыва подвижные, механизированные подразделения, танки и создавал многократное превосходство в людях, а главное - в технике. В воздухе появилась авиация гитлеровцев. В таких условиях продолжать лихорадочные попытки пробиться в открытом бою означало погубить остатки дивизии, и на "военном совете", так комиссар Чечельницкий назвал совещание троих Чечельницкий, я и Самсоненко, - было решено укрыться в лесу в районе села Пирятин, дать людям отдохнуть, собраться с силами, организовать интенсивную разведку и найти во вражеском кольце брешь. Комиссар был уверен, что нет у фашистов силенок, чтобы всюду плотно держать кольцо окружения. "Мы непременно отыщем слабинку и проскочим. Не надо только сломя голову бросаться на противника. С умом надо действовать. Вот в чем собака зарыта", - говорил он.

"Вот в чем собака зарыта" - любимая присказка комиссара. Он придавал ей десятки оттенков: иронию, сарказм, шутливость, решительность, неопределенность, одобрение, несогласие... Теперь в этих его вроде, примелькавшихся словах слышалась уверенность, что все будет хорошо. И мы верили комиссару. Ему невозможно "было не верить. Нам всем было известно, что Чечельницкий прошел гражданскую войну, дважды попадал в лапы белых, но его находчивость, самообладание, а главное - идейная убежденность позволили целым и невредимым выходить из петли, которая вот-вот должна была затянуться на его шее. Первый раз, раненный в бою, он оказался в руках деникинцев. Комиссар сумел убедить часовых, охранявших его, - украинского хлопца с Полтавщины и бородатого мужика из-под Курска - перебежать к красным.

Второй раз, уже будучи командиром партизанского отряда, действовавшего в тылу белополяков, он с небольшой группой бойцов отправился в разведку и напоролся в белорусской деревне со странным названием Рыжуха на вражескую засаду. Белополяков было до взвода, партизан - десять человек. Чечельницкий повел своих бойцов в решительную атаку и отбился от врагов. "Штыком и гранатой пробились ребята", как в песне о Железняке", - говорил Чечельницкий, вспоминая этот эпизод своей партизанской жизни. Он очень любил песню о Железняке и частенько в минуты досуга негромко напевал ее своим приятным баском...

И опять мы о капитаном Труновым в дороге. Бежит эмка по проселку, по полям, мимо рощиц. Мы едем в направлении большого лесного массива, который, судя по топографической карте, начинался сразу же за селом Пирятин. Мы уверены, что там мы найдем приют и пристанище, что лес укроет нас от вражеских глаз.

Но противник будто читал наши мысли. Подступы к лесу надежно контролировала его авиация. Едва мы выехали из села Грибенковское, находившегося в двух-трех километрах от Пирятина, как над нами появился "юнкерс" и стал поливать машину из пулеметов. Хорошо, что немец оказался неважным стрелком и эмка не пострадала. Однако рисковать дальше мы не решились и после получасового "отдыха" в кювете, дождавшись, когда "юнкерс" улетит, повернули обратно. Было ясно, что в дневное время в пирятинский лес нам не попасть.

На КП телефон не умолкал. Беспрерывно звонили из частей и спрашивали одно и то же: что делать? Всегда спокойного, невозмутимого Самсоненко я не узнал. Оставшись за комдива, он отбивался от наседавших на него командиров полков, говорил им, что с минуты на минуту ясность будет внесена и части получат определенные указания, но время шло, а ясности не было.