А было все так… - [25]

Все эти детали биографии Петра Ивановича я узнавал порциями. Сначала о его высоком положении сказал мне Каппес, когда я спросил, чем могу оплатить труды учителя. На полном раблезианском лице Каппеса отобразился ужас и возмущение. «Gott erbarm!»[20], – вопил он. – Петр Иванович прелат! Его Святой Престол послал! Сам папа Его Святейшество Пий XI принимал его! И вы будете платить ему! Его труды бесценны!» Я был поражен. Потом Петр Иванович в разделе «Беседа и разговорная речь» рассказывал мне фрагменты из биографии. Он был очень скромен и никогда не говорил о своем ордене или о фиолетовой рясе. Лишь некоторые католические священники знали об этом. И он огорчался, когда они просили у него благословения и хотели поцеловать руку. Благословение он давал, а руку затем прятал за спину.

Дни летели, до предела нагруженные и упорядоченные. Я, как сухой песок впитывает влагу, усваивал каждый день массу информации по моему учебному плану. Читал беллетристику только перед сном, с 23-х часов. С этого времени я расслаблялся, пил чай, укладывался и начинал читать. Вангенгейм дважды делал мне замечания, что на ночь за счет сна читать вредно, но я отбился, сказав, что товарищ Сталин всегда на ночь просматривает свежие издания художественной литературы. Пример вождя подействовал на Вангенгейма. Раз в месяц я проверял выполнение плана и показывал Петру Ивановичу. Когда я первый раз показал это, он заметно удивился и сказал: «Sie haben Grips im Kopf!»[21]. Я почувствовал, что даром времени не теряю.

Выяснилось еще одно приятное обстоятельство. За работу в библиотеке полагалось «премвознаграждение» – аналог зарплаты. Мне полагалось три рубля в месяц. Григорий Порфирьевич получал 18 рублей. Килограмм сахару в ларьке стоил 4 рубля 80 копеек, так что я мог дополнительно покупать еще 600 граммов сахару в месяц. Вот какая роскошь!

В библиотеке в начале 1936 года числилось свыше 1800 индивидуальных абонентов, около ста абонементов СИЗО № 2, № 3 и примерно 30 коллективных абонементов, представлявших маленькие лагерные пункты, разбросанные по архипелагу. Особо активных читателей было около двухсот. Многих я уже знал в лицо и помнил их номера. Котляревский показывал мне наиболее известных деятелей с оттенком гордости за библиотеку, имеющую столь именитых читателей. Профессоров было множество: и совсем старых, как академик Рудницкий, и молодых, как Кикодзе – элегантный профессор Тбилисского университета. Однако все ученые отдавали пальму первенства Павлу Александровичу Флоренскому, выдающемуся математику, химику, инженеру, философу, богослову и протоиерею.

Труды Флоренского в области физики и математики предвосхитили многие идеи и теории, развитые во второй половине XX века его учениками, и в том числе академиком Иоффе, академиком Семеновым (Нобелевским лауреатом). Его книга «Столп и утверждение истины», где он стремился к построению конкретной метафизики, была признана крупнейшим вкладом в философию и принесла ему докторские степени многих европейских университетов, в том числе Грегорианского при Папской академии в Ватикане. До ареста он сотрудничал в МГУ и ряде институтов, преподавал в духовной академии философию, а также являлся консультантом председателя ВСНХ Серго Орджоникидзе. В Соловках он работал в проектно-сметном бюро, где разрабатывались проекты на далекую перспективу. Он был очень скромен, даже застенчив, здороваясь, снимал шапку и низко кланялся, носил довольно длинную бороду и такие же узенькие очки в железной оправе, как и Петр Иванович Вайгель – мой учитель немецкого языка.

Харадчинский и Гройсман часто приходили в библиотеку. Я набирал по их спискам 20—25 книг, а они в это время расспрашивали о моих делах. Часто заходили два Флоринских. Один из них был весьма несимпатичный – бывший заведующий протокольным отделом НКИД, другой – молодой, высокий, голубоглазый Лев Андреевич – студент Ленинградского политехнического университета. В будущем мы съедим с ним не один пуд соли. Мне нравился также Александр Дмитриевич Гедеонов – милый, образованный, тактичный летчик времен мировой и гражданской войн, сын генерал-лейтенанта, начальника Топографического управления Генштаба империи и внук директора Императорских театров Гедеонова. Хорошим читателем был Владимир Алексеевич Маклаков, младший брат двух известных деятелей России: старший, Василий Алексеевич, был депутатом Государственной думы и послом Временного правительства во Франции; средний брат, Николай Алексеевич, был министром внутренних дел в 1913—1915 годах (расстрелян в 1918 году). Примерно два раза в месяц появлялся Андрей Юльевич Руднянский – сторож на маяке, – из венгерских революционеров, избранный по рекомендации Ленина на II конгрессе Коминтерна секретарем Исполкома Коминтерна.

Самый молодой из активных читателей был Георгий Лукашов (1915 год рождения, специальность – техник коммунхоза, статья 58, пункты 8, 11: террор (срок 5 лет). Он был всего на четыре года и шесть месяцев старше меня. Его арестовали в конце 1933 года вместе с группой рабочих и техников, проводивших ремонт водопроводной сети под Большим театром. Их обвинили в «намерении взорвать Большой театр». Лукашов много читал, и подбор книг его был близок моим интересам. Мы познакомились. Он жил тоже во второй колонне в камере сотрудников проектного бюро, где он одно время работал чертежником. Мы вместе стали прорабатывать курс всеобщей истории средних веков и философию истории Гегеля, обсуждали, спорили, экзаменовали друг друга. Весной я попросил Петра Ивановича разрешить Лукашову заниматься вместе со мной немецким. Добрый Петр Иванович согласился. Сначала он познакомился с новым учеником отдельно, через несколько недель мы уже образовали целый класс. Учитель смеялся и говорил, что по правилам немецких университетов два слушателя – это уже аудитория. Дружба с Лукашовым восполняла отсутствие сверстников, хотя, по существу, мне всегда было интереснее общаться с пожилыми людьми, обогащенными знаниями и опытом, коих среди читателей было немало.