9 жизней Антуана де Сент-Экзюпери - [35]
Да, он будет летать, но ради чего? Он беспокоился о будущем, о том, что пристрастный и фанатичный Шарль де Голль готовил для Франции. И он развил активность, как, например, в случае с личным представителем президента Рузвельта в Северной Африке Робертом Мерфи. Ему он написал: «Ошибаюсь я или нет, но я продолжаю думать, что спасение моей страны не состоит в кровавом очищении фанатиками из «единственной партии».
Но прежде всего он чувствовал страдания из-за того, что он – последний стражник, ходящий по кругу по границе империи, последний фонарщик. Он продолжал чувствовать крах своей эпохи, своей цивилизации. Он написал в «Военном летчике»: «Это какой-то непонятный период, это конец всего. Конец, который никак не может прийти к концу. Болото, в котором мало-помалу увязает всякий порыв». В июне, когда он прибыл в Уджду, следуя инструкции для пилотов, его моральный дух был крайне низок. Он открылся одному из своих друзей, которому написал: «Я живу здесь в абсолютной пустыне». И он продолжал в том же разочарованном тоне, говоря, что чувствует себя «немного вне жизни». О своем физическом состоянии он сделал следующий вывод, не вводя при этом в курс своих американских начальников: «По правде сказать, мой старый друг, я чувствую себя очень скверно, и это печально, потому что из-за недомоганий любое дело дается мне труднее, чем восхождение на Гималаи».
Его состояние действительно должно было привести к запрету летать. И если он все же полетел, то только потому, что имел некое послание для людей. Он вспоминал, что сказал сам себе после разведывательного полета под Аррасом, а потом донес до нас в «Военном летчике»: «Мне приятно поговорить со своими».
Что для него было важно – это вернуться на землю Франции, увидеть свою семью. Он писал: «Я чувствую себя неотделимым от своих. Я неотделим от них, как они неотделимы от меня» («Военный летчик»). Первое задание немного рассеяло его тоску, о чем свидетельствует Жорж Пелиссье: «Он мне говорил: “Вы не можете себе представить, какое сильное волнение охватывает при приближении к земле Франции того, кто не видел свою страну целых три года и может наконец сказать себе: я лечу над своей Родиной. Я насмехался над ее оккупантами. Я вижу то, что мне запрещено видеть”». Но счастье так недолговечно. Во время второго задания он уже должен был вернуться на базу. Но в момент приземления он забыл подключить гидравлические тормоза и завершил полет в оливковой роще, и его самолет получил значительные повреждения. Результат: с полетами было покончено, и он стал пешеходом.
Но это – если не считать его страстного стремления летать. А посему ничто не могло остановить его, даже если это означало бы вступление во французский истребительный полк «Нормандия-Неман» в России. И начался настоящий крестовый поход за право подниматься в небо. Он преследовал генерала Жиро, подключал генералов Рене Буска и Франсуа д’Астье де Ля Вижери, но ничего не происходило. Он считал, что находится в ловушке в своей комнате в общежитии, что предоставил ему доктор Пелиссье. Его экзистенциальное недомогание продолжалось, плюс к этому он еще стал объектом нападок голлистов и самого де Голля. В октябре, когда последний перечислил в своей речи писателей, которым родина должна быть благодарна, он забыл назвать его и Андре Моруа, капитана французской армии в Северной Африке, не присоединившихся к его делу. Сент-Экзюпери писал в то время: «Я – безработный, и мне больше нечего ждать из того, что имеет значение. Отвратительные обсуждения, полемика, клевета – меня утомляет то болото, в которое я попал». Если он по-прежнему и верил в человека, то приходил в отчаяние от тех, с кем ему приходилось встречаться, и это явно видно в его письме к другу: «Боже мой, как люди мне стали отвратительны. Жизнь среди них кажется мне большим концентрационным лагерем. Я один, один, один. В большей степени одинокий, чем мертвый». Он обращался к Нелли, Консуэло, Сильвии Хэмилтон или своей матери. Хоть в своих письмах он и делал вид, что выражает лишь только любовь без границ, но, по сути, он кричал о помощи.
Судьба действительно ополчилась против него. Он начал сомневаться в своих друзьях, которые все, кто из прагматических, а кто и из политических соображений, стремились присоединить его к делу «Великого Могола», генерала де Голля, обосновавшегося в Алжире. Но он не перестал быть против него, и вот что он написал одному из своих друзей: «Это страшно смешно. Все эти его расшаркивания в ожидании стрельбы, когда на нее дадут разрешение».
