8 декабря 1980 года: День, когда погиб Джон Леннон - [55]

А потом включил «Let It Be».

От Лонг-Айленда до центрального Джерси слушатели Скелсы выходили из домов и стекались к Дакоте.

«Кузену» Кену Дэшоу оставался последний пункт назначения. Он завезет на место электроодеяла, которыми греют оборудование, а потом в фургоне поедет к себе домой в Бруклин. Время было позднее, и тащиться до Шипсхед-Бэй на метро у него не лежала душа. В телекомпании сказали, что машину вполне можно вернуть наутро.

На подъезде к Бруклинскому мосту передача WNEW которую слушал Кен, оборвалась, и Вин Скелса сообщил о трагедии. Он резко свернул направо и затормозил перед Сити-Холлом. Ему надо было придти в себя.

Кен практически не помнит, как ехал до автострады Бруклин-Квинс и по кольцевой автомагистрали. Дома он налил себе выпить и до утра слушал WNEW.

— Постепенно на студию подтянулись все диджеи, — вспоминает он. — Это было как всенощное бдение в эфире. Я, конечно, дико устал, но какой поклонник «Битлз» смог бы уснуть в эту ночь?

Теперь он узнал, почему у Центрального парка перекрывали движение.

После празднования у Рокфеллеровского центра Пол Лароса завез домой младших брата и сестру, а сам вернулся в Квинс, где его ждала ночная смена в «Дейли Ньюс». Около одиннадцати часов ему позвонили и сказали немедленно ехать к Дакоте. Второй раз в этот день он отправился в Манхеттен, слушая в дороге WNEW. На шоссе не было ни души. Он пролетел мост Трайборо и магистраль ФДР, и по Сто десятой стрит свернул в Испанский Гарлем.

Добравшись до Центрального парка, он ехал по Парк-драйв в сторону Уэст-Сайда, когда в эфире зазвучала песня «Jungleland».

— Музыка идеально легла на охватившее всех настроение, — сказал Пол. — Помню, как стонал вместе с Брюсом. Было совсем не весело. Было ужасно. Кошмарно. У меня словно вырезали часть души. Неслыханное дело — убийство музыканта. Я не мог понять, как же так вышло. У кого рука поднялась стрелять в Джона Леннона?

Он припарковался неподалеку от Дакоты и пошел к зданию.

— Там практически не было ни патрульных машин, ни конной полиции, — сказал Пол. — Стоял привратник, с ним несколько полисменов. Народу собралось, ну, несколько дюжин. Кто-то приволок гитару, и пел «Give Peace a Chance».

Лароса опросил собравшихся. А затем прошелся по району, угрюмо глядя на фотографии Джона с автографами в витринах химчисток и забегаловок.

В сотне миль от Дакоты, в Филадельфии, Брюс Спрингстин пел «Tenth Avenue Freeze-Out», скакал по сцене, извивался, падал на колени. Он с октября колесил по городам, со своим нереальным трудолюбием рекламируя альбом «The River».

Ни Брюс, ни другие члены «И Стрит Бэнд» не подозревали, какую роль получила их песня «Jungleland» в легенде Джона Леннона. Но стоило им по окончании концерта уйти за кулисы, как техник сообщил, что убили Джона Леннона.

Ударник Макс Вейнберг поначалу решил, что это наверняка несчастный случай. Узнав, как было дело, он ощутил, «будто из зала откачали весь воздух».

В Калифорнии Стиви Уандер узнал об убийстве перед тем, как выйти на сцену на бис. Он решил спеть песню «Happy Birthday». Изначально она писалась в поддержку национального праздника в честь доктора Мартина Лютера Кинга Младшего. Но сегодня, сказал Стиви аудитории, он поет ее для своего друга, Джона: «Да, мы знаем, любовь победит / Так пускай она в сердце горит».

В Париже Мик Джаггер был слишком «ошеломлен», чтобы обсуждать смерть Джона. Он вспоминал свои визиты в Дакоту и жалел, что Джон так ни разу не вышел из квартиры. А было бы так замечательно провести с ним время.

— Я знал и любил Джона Леннона восемнадцать лет, — сказал Джаггер. — Но сейчас, в это жуткое время для его семьи, миллионов друзей и поклонников, я не хочу говорить мало, и не могу много.

Ронни Катц смотрела телевизор у себя в подвальной квартире во Флашинге, Квинс — буквально в нескольких шагах от стадиона Ши. Шестнадцать лет назад Ронни в толпе таких же девчонок визжала там на концерте «Битлз». Как и Чепмен, она выслеживала кумиров, стоя перед отелем, где они жили, выкрикивала имена музыкантов. Ронни и ее подруга детства Мэри Фаэрти смотрели «Вечер трудного дня» чуть ли не тридцать раз. Они даже умели цитировать первые фразы с подлинным (как им казалось) ливерпульским акцентом:

— Простите за вопрос. Но что это за маленький старичок?

— Что за маленький старичок?

— Вон тот маленький старичок.

— А, этот. Мой дедушка.

Вдруг ей позвонила мать Мэри.

— Мне так жаль, дорогая, — сказала она. — Я знаю, каково это — терять первую любовь.

Эван Гинзбург тоже жил во Флашинге, но тот вечер провел в Манхеттене, на матче рестлеров в Мэ-дисон-сквер-гарден.

— Мой папа умер всего несколько месяцев назад, и я был как в тумане, — сказал он. — В те времена еще не было ни пейджеров, ни мобильников, но, когда я выходил из зала, в воздухе витали странные вибрации, зловещая, неуютная атмосфера. Я понимал: что-то случилось.

Когда зрители вышли на улицу, до ушей Эвана донеслись обрывки разговоров — «Джон», «Леннон», «стреляли», «убийство». Спускаясь в метро, он уже точно знал, что произошло.

Приехав в гостиницу «Рамада» на Сорок восьмой стрит и Восьмой авеню, Рик Мартель осознал, что в тот момент, когда убили Леннона, они с Тони Гэриа и «Дикими самоанцами» были на ринге. В баре отеля царила странная тишина. В те времена «хорошие рестлеры» и «злые рестлеры» на публике сторонились друг друга. Враги на ринге, они никогда не выпивали вместе.