7000 километров по Африке - [48]

К тому же австралийцы, видимо, забыли, что во всех, даже самых больших, озерах Африки водятся гипопотамы и крокодилы, предпочитающие их прибрежные воды. Правда, в шторм они, наверное, сами где-нибудь прячутся в тихом месте, поэтому полисменов никто не съел.

Пришел Брендон и пригласил желающих ехать на рыбалку. Кроме русских, вызвался только француз — Диди. Он хоть и владелец шляпной мастерской, но парень боевой: объехал в Экстремальных путешествиях уже полмира. Брендон отвез нас в небольшую рыбацкую деревню, раскинувшуюся на берегу залива в нескольких километрах от лагеря. Ветра здесь почти не было, но накат волн на песчаный берег был довольно приличным. С десяток больших настоящих лодок, напоминающих шестивесельные ялы, лежали вверх дном длинным рядом вдоль берега. Несколько рыбаков конопатили, смолили и красили их, по всем правилам морской науки. Низкая облачность, висящая над озером, делала его воды свинцовыми, усиливая тем самым ощущение холода. Но рыбаки все — босы, а помогающие им ребятишки на себе не имеют ничего, кроме драных трусов.

В ста метрах от берега на якорях стоит большой моторный баркас, видимо курсирующий между деревнями. Из-за мелкого песчаного дна и сильного наката он не может подойти ближе к берегу, и людей из деревни на него перевозят большой лодкой. Та, в свою очередь, тоже стоит на якоре уже в десяти метрах от берега, опасаясь волн. Поэтому несколько молодых и высоких деревенских парней по очереди сажают себе на загривок очередного пассажира и бредут с ним по воде к лодке, обливаемые накатом… Мне невольно вспомнились студенческие годы, побережье Охотского моря и поселок Центральный. Наш стройотряд занимался бетонированием причала для сейнеров рыбозавода. Днем мы клали бетон, а после короткого отдыха шли на подработку, кто куда, отдавая заработанные деньги в общий котел. Меня определили в курибаны. С вечера и до утра к поселку мог подойти какой-нибудь сейнер, плашкоут или баржа, и я должен был переправить с него на берег людей в маленькой лодке. Каждую ночь мне приходилось сидеть в небольшой дощатой будке, ожидая звука судового ревуна. Я топил печь-буржуйку и жарил на ее чугунной крышке свежую селедку, предварительно плотно заворачивая ее в старую газету и туго обматывая этот сверток нитками. Спать приходилось урывками. Заслышав сирену судна, подошедшего на рейд поселка, я, освещаемый его прожектором, стаскивал по песку к воде свою лодку, а дальше начиналось самое главное. На низкий, как и на этом озере, берег постоянно бил морской накат. Если волнение не превышало четырех баллов, я был обязан выходить в море на лодке за пассажирами. Стоя на глубине половины голени в воде, я удерживал направленную носом в море лодку за корму и считал волну. Когда после девятой, самой высокой, волны вода начинала убегать обратно в море, я быстро толкал приподнятую ею лодку вперед, впрыгивал в нее и, схватив весла, начинал бешено грести, чтобы успеть уйти подальше от берега до прихода первой волны. Приближаясь с пассажиром обратно к берегу, мне необходимо было проделать все это в обратном порядке: выждать девятую волну и на ее гребне буквально въехать на береговой песок. И надо сказать, научился я этому искусству буквально за один день, многократно искупавшись при этом в ледяной воде. Мой авторитет курибана среди местных рыбаков был настолько велик, что когда понадобилось переправить на катер цинковый гроб с телом одного из них, погибшего в пьяной поножовщине, то это дело доверили только мне. Никогда не забуду эту ночь, штормящее до трех баллов море, холодный отсвет прожектора на крышке гроба и мои дрожащие от натуги и страха перевернуться руки и ноги…

И вот увидев, как мучаются при посадке людей малавийские рыбаки, я захотел поделиться с ними российским опытом. Но присмотревшись, с удивлением выяснил для себя, что на озере нет «девятого вала». Все волны здесь оказались одинаковыми по величине и промежутку между собой. От идеи, к сожалению, пришлось отказаться, и мне так и не известно до сих пор, то ли это загадка озера Малави, то ли так ведут себя волны на всех озерах.

Староста деревни, пожилой негр, одетый в выцветшую фасную футболку какого-то европейского клуба и черные шаровары, пригласил нас, тем временем, в две подготовленные для рыбной ловли четырехвесельные килевые лодки. На корме одной из них был уложен большой капроновый невод.

Через полчаса хода по мерной зыби озера, мы пришли в небольшой залив. Многометровые скалы защищали его от ветра, создавая идеальные условия для рыбалки. Лодки сошлись, корма к корме примерно в пятидесяти метрах от берега, и мой чернокожий напарник передал на лодку Диди фал свободного конца невода. Приналегши на весла, я направил свою лодку вдоль берега, а напарник стал равномерно сбрасывать сеть за борт. В конце концов, вся она оказалась в воде, обозначаемая светлыми поплавками, вытянувшись на несколько десятков Метров. Передохнув несколько минут, гребцы на обеих лодках энергичными гребками направили их к берегу. Сеть стала выгибаться в дугу, отсекая пути к отступлению захваченной врасплох рыбе. Когда же, наконец, лодки пристали, вся наша бригада, положив на плечи веревочные концы с краев невода, принялась тянуть его с двух сторон на берег. Сеть шла медленно и тяжело. Африканские рыбаки напрягались молча, ну а мы затянули родную «Дубинушку». Сначала нам стал подпевать что-то француз, а затем мелодию уловили и местные рыбаки. Так мы все и тянули невод не менее получаса, продолжая петь на трех языках знаменитую бурлацкую песню…