7 способов соврать - [66]

ты порвал со мной, стараюсь найти хоть какое-то объяснение, потому что сам ты не счел нужным что-либо объяснить. А теперь еще и это? Не знаю. Появляется все больше и больше фактов, указывающих на то, что ты совсем не такой, каким я тебя считала.

– Подожди. – Неожиданно для меня разговор принимает совершенно другой оборот. – Ты хочешь знать, почему я порвал с тобой? Из-за этого весь сыр-бор?

– Да! Я хочу, чтобы ты объяснил, с кем мне – кавычки открываются – не надо себя сравнивать – кавычки закрываются.

– Я… что?

– Именно это ты сказал в мае. – Судя по голосу, ее душит гнев. – «Не надо сравнивать себя». Бог знает с кем. Не помнишь?

– Конечно, помню. – Я закрываю глаза. – Боже, Клэр, я не имел в виду, что ты не выдерживаешь с кем-то сравнения. Я хотел сказать, что ты не должна сравнивать себя с другими, но потом ты расплакалась, сорвалась с места и…

Она отступает на шаг, в ее глазах отражается негодование.

– Я не сравниваю себя с другими!

– Ты серьезно? – взрываюсь я. – Да ты только этим и занимаешься. Неужели сама не видишь? Не замечаешь, с какой одержимостью оцениваешь всех и каждого? Об Оливии с Джунипер ты говорила так, словно они твои главные соперницы, как будто они игроки команд, которых ты должна победить в следующем теннисном турнире. И я… – я сдавленно сглатываю слюну, – я начал вести подсчет, мысленно составлять список твоих сравнений. Меня это сводило с ума. Ты каждого воспринимаешь как мерило собственной самооценки, и, если уж говорить откровенно, порвал я с тобой в надежде, что ты это поймешь. Но ты, похоже, даже не думала разбираться в себе. Вон, говоришь со мной так, будто я нанес тебе личное оскорбление тем, что оказался ненатуралом. Я не просил об этом, ясно? Я не просил об этом!

Лестничный колодец – это мегафон. Кажется, что слова, вихрясь и отскакивая от камня, никогда не стихнут.

Зарывшись пальцами в волосы, я раскачиваюсь на носках.

– Прости. Прости… – твержу я.

Теперь она плачет.

Клэр всегда твердила, что плачет безобразно, но я так не считаю. Я до сих пор помню все ее слова о себе. Самый ужасный список, который я когда-либо мысленно вел:

• Боже, я такая дура.

• Прости, я совершенно безнадежна.

• Ха. Я выгляжу даже хуже, чем думала.

• Почему я хоть чуточку не такая, как она? Почему я не такая, как… Почему я не такая, как… Почему я не такая, как…

Клэр всегда напрашивалась на то, чтобы я ей возразил, но, сколько бы я ни убеждал ее в обратном, она не слушала. Я никогда ей не лгал и в первую очередь замечал ее достоинства: ум, целеустремленность, смелость. Мне все в ней нравилось. Но что это дало? Как бы я ею ни восхищался, на ее самооценку это не влияло.

– Прости, – повторяю я.

– Можешь не извиняться. – Она закрывает глаза. Вытирает растекшуюся косметику на лице. – Все, разговор окончен.

– Клэр…

– И, я думаю, отныне нам лучше не общаться. Думаю, так будет легче.

Она уходит, а я, подавленный, плотно сжав губы, смотрю в окно на утреннее солнце.

Клэр Ломбарди

Проходит второй урок, потом третий, но слова учителей пролетают мимо моих ушей. Я смотрю на свои спорадически трясущиеся руки, которые, кажется, существуют отдельно от меня.

Кусаю ногти. Кусаю, кусаю и кусаю. Ошметки горького лака, что я каждое утро накладываю на них, оседают на языке, но неприятный вкус не останавливает меня сегодня.

К четвертому уроку мои пальцы кровоточат. И только заметив кровь, я осознаю, что меня раздирает ярость.

Я по-прежнему исхожу болью, словно кто-то ударил меня так сильно, что сломал кость. Снова и снова я вспоминаю слова Лукаса, и они пульсируют в голове, оттягивая на себя все мое внимание.

Сравниваешь себя с другими. Только этим и занимаешься.

Что ж, по крайней мере, я никогда не лгала ему, так ведь? Во всяком случае, никогда не скрывала от него свою натуру. Да кто он такой, чтобы читать мне проповеди по поводу моей самооценки?!

Я ни к кому не питала неприязни со времен учебы в начальных классах. Тогда в нашей школе королевой слыла Оливия, и я ее ненавидела. До того ей завидовала, что меня тошнило от одного ее вида. Мне хотелось ударить ее каждый раз, когда она улыбалась. С ее лица не сходило самодовольное выражение, какое мастерски удается только восьмилетним, и мне хотелось кричать. Но к восьмому классу я обожала ее уже настолько, что готова была делиться с ней самым сокровенным. Есть люди, которые не признают золотой середины: все или ничего. Либо самозабвенная любовь, либо полнейшее неприятие, чувство, подобное натянутой резинке в груди, которая вот-вот лопнет. И впервые с поры начальной школы это чувство вернулось.

К обеденному перерыву я уже едва сдерживаю переполняющее меня напряжение. Я запираюсь в туалете и, скрежеща зубами, хлопаю дверью кабинки. Один раз, второй, третий. Пронзительный металлический стук не несет успокоения. А разве что-то могло бы меня успокоить? Что изменил бы тот факт, что я целых два года любила человека, который считал меня завистливым эгоцентриком?

Я вылетаю из туалета, напугав какую-то девятиклассницу, которая с визгом отскакивает с моей дороги. Несусь мимо кабинетов и объявлений о школьных фотографиях. Все, что попадает в поле моего бокового зрения, сливается в расплывчатые пятна, пока я не добегаю до центрального входа. На дверях – плакат, возвещающий о том, что завтра состоятся региональные соревнования по плаванию. На плакате – надпись «УДАЧИ, ЛЬВЫ!» и огромная фотография команды пловцов. Мой взгляд приковывается к улыбке Лукаса, стоящего вторым слева во втором ряду. Я сжимаю кулаки.