7 способов соврать - [56]

– Вот так, – произносит Валентин таким тоном, будто мы только что прослушали прогноз погоды, а не узнали шокирующие подробности школьного скандала века.

– Постой. Так ты знал? – спрашивает Мэтт, тыча пальцем в сторону Валентина. – Ты знал? Что за черт?

Валентин награждает его испепеляющим взглядом:

– Конечно, знал. Иначе зачем бы я был здесь?

– Боже, даже не верится, что это она, – говорит Кэт.

– Неужели это так удивительно? – спрашивает Валентин.

– Здрасьте, приехали! – восклицает Кэт. – Суперпопулярная первая отличница, редчайшее дарование, гордость всего человечества – и крутит любовь с учителем. Как-то это все не вяжется.

– Во-первых, – возражает Валентин, прокашлявшись, – она вторая отличница. Первый отличник – я.

Черт возьми, Валентин, ну ты даешь! Я чуть не расхохотался.

– Как скажешь. Дело не в этом. – Кэт приглаживает рукой свой «конский хвост». – Мы расскажем о них, да?

Я киваю. Оливия, у которой вид такой, будто ее вот-вот стошнит, тоже энергично кивает. И остальные также выражают свое согласие. Кроме Валентина. Он кривит губы в сомнении.

– А вы уверены, что нам следует на них донести? – спрашивает он.

– По крайней мере на Гарсию, – говорит Кэт. – Он же насильник несовершеннолетних.

При слове «насильник» мы старательно смотрим куда угодно, только не друг на друга. Такое впечатление, что мы не подростки, пытающиеся привести в порядок дом после вечеринки, а участники какого-то полицейского телевизионного ток-шоу или криминалисты, съехавшиеся на место преступления. Я невольно представил Джунипер вместе с Гарсией и на мгновение зажмурился, вытесняя из сознания эту непристойную картину.

В следующую секунду Валентин достает свой телефон:

– Сколько Джунипер лет?

– Семнадцать точно есть, – отвечает Кэт. Оливия кивает.

С минуту Валентин тычет пальцем по клавиатуре, затем снова убирает телефон в карман.

– Тогда это не совращение несовершеннолетних. В Канзасе брачный возраст наступает с шестнадцати лет.

– Это ничего не меняет, – резко возражает Оливия. – Только то, что кто-то взял за брачный возраст произвольное число, не означает, что он ее не принуждал.

– А он сказал, что они занимались сексом? – спрашивает Валентин. – Или она? Кто-нибудь говорил тебе, как далеко зашли их отношения?

– Нет, но…

Валентин складывает руки на груди:

– Тогда прежде нужно хотя бы поговорить с ней.

– Слушай, а почему ты так настаиваешь, чтобы мы не торопились?

– А почему вам так не терпится заложить Джунипер? – парирует Валентин. – Ведь она тоже пострадает, как и он, если их отношения получат огласку. И нам известно гораздо меньше, чем вам кажется. К тому же их роман, если между ними вообще что-то есть, наверняка начался не вчера. Несколько дней погоды не сделают. По времени это сущая ерунда, зато мы могли бы выяснить массу подробностей… ну, не знаю… например, поговорив с ними.

После вспышки Валентина повисает напряженная тишина. Сам он густо краснеет, до корней волос.

– Да, – соглашаюсь я, – ты прав. Спешить не надо.

Валентин смотрит на меня, и на долю секунды я замечаю в его взгляде благодарность.

– Я… хорошо, – беспомощно произносит Оливия. – Но мне очень тревожно.

– Сейчас главное, – продолжает Валентин, – не испортить ей жизнь, пока она лежит в больнице с трубкой в носу.

Валентин, как всегда, образец деликатности. Я вскидываю ладони, желая сгладить его бестактность.

– Все будет хорошо, Оливия, – успокаиваю я ее. – В час ночи ничего толкового мы не придумаем, но со временем непременно во всем разберемся, договорились? Пусть она выпишется из больницы, отдохнет, придет в себя, а потом ты у нее все выяснишь, оттуда и будем плясать. Как тебе такое предложение?

Она едва заметно улыбается:

– Спасибо, Лукас.

– Вот и отлично. А теперь за уборку! – Потирая руки, я смотрю на остальных с широченной улыбкой, какую только способен изобразить. – С чего начнем?

Но в душе мне до веселья. Я представляю, как прихожу на телепрограмму «Исповедник», глубоко запрятав секрет стоимостью целых $50 000. Нас пятерых обстоятельства свели вместе, и мы вынуждены объединиться в несовершенный, но неразрывный союз.

Джунипер Киплинг

Постель не моя.

Жесткие простыни выглядят так, будто их глазировали пылью. (Что это – пыль? Или сахар? Или осколки собачьих клыков? Черт, моя голова, голова.)

Солнечный свет – неровный, раздробленный. Каждый луч

бьет по затылку как молотком –

бух.

бух.

Резиновыми пальцами я нащупываю иголку капельницы, вставленную в мое тело:

если ее выдернуть, я затихну,

отключусь?

Я слаба, хрупка, порочна, да – и в кои-то веки, господи, в кои-то веки меня воспринимают такой, какая я есть.

Взглядом нахожу часы на стене,

Вспоминаю, как определять время: четыре часа дня.

Вспоминаю все и ничего. Абсолютно ничего.

Но Дэвид…

Я встрепенулась. Ужасная ночь. Минувшая ночь.

Глаза по крохам собирают картину окружающего мира: резина, кафельный пол, тонкие ломкие жалюзи…

Больница. Алкоголь. Изобличена.

Прощай, мое прошлое будущее. (И хватит об этом.)

Я плачу – можно подумать, у меня есть лишняя соль в организме.

У моей постели дежурит мама.

Газета со шлепком валится ей на колени – как мертвая птица.

Она растеряна – больно смотреть.