7-35. Воспоминания о тюрьме и ссылке - [19]

— В нашем лагере?! Этого не может быть!

Старик коротко на меня глянул, усмехнулся и — промолчал.

Поняла, что сказанное — правда: этого не может быть, но — было.

Недолго ехали мы на машинах: хлынул дождь, и вскоре ухабистый проселок превратился в реку жидкой, вязкой грязи. Грузовики забуксовали, мы дружно толкали их, да без толку.

Чём больше газовали, тем глубже увязали колеса. В конце концов нам было велено, оставив вещи (за ними пришлют лошадь), идти пешком до ближайшей деревни.

Дождь постепенно утих, выглянуло солнце. Мы не спеша шли обочинами дороги, и конвоиры шли среди нас, закинув автоматы за спину. Картина была почти идиллическая, я даже нарвала колокольчиков.

Один из конвоиров заговорил со мною: мол, тебя-то, девушка, за что же?

— За родителей.

— Как это?

— Отец — враг народа.

— А-а… — И после паузы: — Ну так что? Сын за отца не отвечает.

Я промолчала. Некоторое время молчал и он, шагал, что-то обдумывая, придерживая на плече ремень автомата.

— Ты вот что: ты напиши Сталину.

Я молчала.

— Сын за отца не отвечает, тебя освободят. Ты напиши!

— Ладно, напишу… Скажи, а куда нас ведут?

Несмотря на нашу доверительную беседу, ответил уклончиво:

— Лейтенант знает.

Вскоре Николай выяснил, то ли у другого конвоира, то ли у самого лейтенанта, что ведут нас в районный центр — село Пихтовку, а уж оттуда распределят по району.

— Выходит, по колхозам?

— Выходит, что так…

Ближайшая на нашем пути деревня называлась Орловка. Ветхие избы с дырявыми крышами, покосившиеся, а то и вовсе поваленные ограды, на улице та же, что и на проселке, непролазная грязь.

Мы с Майкой обомлели: что, если нас поселят в этой Орловке или в подобной ей деревне? Как тут жить — ни электричества, ни радио, ни клуба, ни магазина…

Переночевав в Орловке, кто в избах на полу, кто на продуваемых ветром чердаках, утром пешим порядком двинулись дальше: до Пихтовки оставалось 20 верст.

Вскоре нас нагнала лошадь, в телеге — горой — наши вещи: чемоданы, узлы, самодельные сундучки. На самом верху — моя ветхая наволочка, лопнувшая от нижнего шва до пуговиц, все потроха наружу, но всё — в целости и сохранности.

Пихтовка

Нет худа без добра! Не пойди накануне дождь, да прикати мы в райцентр на машинах — показалось бы нам это село забытой богом дырой.

Но у нас за спиной была Орловка, и мы, идя толпой по Пихтовке, не успевали вертеть головой, обращая внимание друг друга на вывески: «Почта», «Магазин», «Чайная», «Аптека», «Райздрав», «Клуб», «Библиотека». На клубе — киноафиша: сегодня «Сестра его дворецкого», завтра — «Сердца четырех».

— Дядя Коля! Как бы тут остаться?!

— Погодите… — Николай сосредоточен, кажется, его внимание привлекают не столько аптека и библиотека, сколько вывески «Молокозавод», «Промкомбинат».

Проезжая часть улицы в той же непролазной грязи, что и в Орловке, но тут — по крайней мере, на центральных улицах — деревянные тротуары.

Конечно же вспоминается Симонов:

В домотканом деревянном городке,

Где по улицам гармоникой мостки…

Городок не городок, но большое, к тому же хорошо расположенное село: сразу за домами крайней улицы стеной стоит тайга — кедр и пихта.

— Если останемся — будем ходить за грибами, за ягодами…

— И название какое хорошее — Пихтовка!

— Дядя Коля, вот бы остаться!

— Погодите, девчонки, что-нибудь придумаем…

Неширокая речка Бакса делит Пихтовку на две части.

Будущим мартом у меня на глазах (случайно проходила в это время по мосту) Николай нырнет с заснеженного берега в ледяное крошево — спасет провалившуюся под лед свинью. Нас привели в пустующую по летнему времени школу, сказали, чтобы сегодня отдыхали — пол в коридоре и в зале в нашем распоряжении, а завтра начальник районного отделения МГБ определит каждому место жительства.

Первое, что я сделала, — побежала на почту и послала маме открытку. Не волнуйся, мамочка, у нас все благополучно, долго не писали, потому что сидели в тюрьме, но теперь нас выпустили: Гайру отправили в ссылку в Казахстан (я предполагала, что и сестра проедет мимо Караганды), меня — в Сибирь, своего точного адреса пока не знаю, скоро сообщу, целую крепко.

Мама потом рассказывала, что от моей бодрой открытки ее чуть не хватил удар. Не получая от нас ни писем, ни посылок целых три месяца, мать не знала, что и думать. До лагеря дошел слух, что в Москве от утечки газа взорвался дом, она решила, что наш. Написать родственникам или знакомым, чтобы справиться о нас, не могла, так как уже использовала свой лимит на одно письмо в полгода. У начальника лагеря выплакала разрешение послать телеграмму. В нашу Кривоарбатскую коммуналку пришла телеграмма без указания адресата (мама не хотела подводить никого из соседей): «Умоляю сообщить что с девочками», в ответ получила телеграмму без подписи (откликнулась одна из соседок — добрая душа): «Девочки живы». Живы… Значит, действительно что-то случилось! Но — что?! Снова — день за днем — ожидание вестей, и вот — моя открытка со штемпелем: Пихтовка. Новосиб. обл.

На почте я заказала разговор с Москвой и — сквозь треск и писк — прокричала Минке, что сослана на пять лет, доехала благополучно, пусть пока пишет в Пихтовку до востребования. Вечером мы с Майкой пошли в кино. В райцентре все, видимо, знают друг друга, поэтому каждый новый человек тотчас же бывает замечен — заметили и нас. Когда выходили из клуба после сеанса, рядом — явно не случайно — оказался молодой человек, по виду служащий одной из райконтор: одет, что называется, чисто, при галстуке, тщательно причесан. Заговорив о фильме, пошел с нами по улице в направлении школы, вроде бы и рядом, но немного позади: мостки были нешироки — только для двоих и еще чуть-чуть. Наш провожатый тянул шею, стараясь сбоку заглянуть в лицо, при разговоре как-то галантерейно придыхал, чем нам сразу же не понравился. Майка неприступно молчала, я отзывалась односложно. Так, на вопрос, где мы учились (видимо, он решил, что мы учительницы, присланы по распределению), чтобы не вдаваться в подробности, ответила: