66-й сонет в русских переводах - [4]
Для создания этого фальшивого тона привлекаются архаизмы (_низверженный, чело_), штампованные эпитеты (венки - _лавровые_, торжество - _злое_, клеветники - _пустые_, безумье - _жалкое_, дар небес - _дивный_, чело - _надменное_, страсти - _гибельные_, покой - _блаженный_), которых у Шекспира нет совершенно, "поэтические" слова (_рубище, властелин, льнуть_).
Изменяется и смысловая структура: вместо одиннадцати объектов, показанных Шекспиром, у Червинского их стало четырнадцать, ибо в стихах 3, 4 и 11 их у него не по одному (как в оригинале), а по два, причем в одних случаях два шекспировских стиха заключены в один (в 3-м стихе объединены 2-й и 6-й), а в других, как в стихе 11, переводчик пишет за Шекспира (_сила золота, гибельные страсти_). Впрочем, собственное творчество имеется и в других строках: в 4-м - _истина в цепях_, в 5-м - _глупцы и лавровые венки_, в 9-м - _дивный дар небес_ и т. д. Это увеличение материала имеет ряд следствий: у переводчика исчезли все развернутые антитезы; часть персонифицированных обобщающих образцов превратилась в обычные нарицательные имена существительные с конкретным значением - _глупцы, слепцы, мудрецы_ и т. д.
Но увеличение материала имеет и другие следствия синтаксико-композиционные: коль скоро в одиннадцать стихов вмещено на 25 процентов больше материала, то темп каждого стиха убыстряется, и шекспировское анданте превращается в аллегро. Разрушена шекспировская анафора; хотя окончательно она не исчезла и союз "и" время от времени повторяется, но повторяется он иногда в начале стиха, иногда в середине, то есть случайно и неорганизованно.
Ни о какой адекватности здесь говорить не приходится - перед нами не столько перевод, сколько плохое переложение, звучащее шаблонно и фальшиво.
В таком же стиле сделан и перевод Гербеля:
В усталости моей я жажду лишь покоя!
Как видеть тяжело достойных в нищете,
Ничтожество в тиши вкушающим благое,
Измену всех надежд, обман в святой мечте,
Почет среди толпы, присвоенный неправо,
Девическую честь, растоптанную в прах,
Клонящуюся мощь пред роком величаво,
Искусство, свой огонь влачащее в цепях,
Низвергнутое в грязь прямое совершенство,
Ученость пред судом надменного осла,
Правдивость, простоте сулимую в блаженство,
И доброту души в служении у зла!
Всем этим утомлен, я бредил бы могилой,
Когда бы не пришлось тогда проститься с милой.
Как и в переводе Червинского, мы здесь встречаем многочисленные привнесенные переводчиком поэтизмы; например, в стихе 1 - _я жажду покоя_ (вместо _зову смерть_), в стихе 3 - _вкушающим благое_, в стихе 4 - _обман в святой мечте_, в стихе 8 - _искусство, свой огонь влачащее в цепях_, и т. д. Как и у Червинского, в переводе Гербеля мы видим многочисленные шаблоны, пустые сочетания избитых слов: _измена надежд_ (стих 4), _девическая честь, растоптанная в прах_ (стих 5), _совершенство, низвергнутое в грязь_ (стих 9), _огонь искусства_ (стих 8) и т. п.
Так же как и у Червинского, изменено количество и качество объектов, сильно приглушены антитезы и в результате отсутствия анафорического и ослаблен тон сонета.
Следует также отметить некоторые особенности перевода, превратившие ясность и стройность оригинала в нечто косноязычное и невразумительное. В самом деле: что должно означать в стихах 2 и 3 _видеть ничтожество в тиши вкушающим благое_? У Шекспира ничтожество _процветает в блеске_; почему же у Гербеля оно _в тиши_? И как можно _вкушать благое_? Что означает стих 7 _(видеть) клонящуюся мощь пред роком величаво_? По законам русского синтаксиса обстоятельство _величаво_ может относиться только к слову _клонящуюся_; но образ _сломленной (клонящейся) мощи_ и эпитет _величаво_ внутренне противоречивы, так что семантика и синтаксис здесь исключают друг друга. Столь же невнятен и стих 11: _Правдивость, простоте сулимую в блаженство_; это должно соответствовать шекспировскому: _Простодушную правдивость, называемую глупостью_. Не говоря уже об искажении содержания, зададимся более простым вопросом - что означает _сулить что-то_ (в данном случае _правдивость_) чему-то или кому-то (в данном случае _простоте_) _в блаженство_? Кто испытывает блаженство - объект посулов или субъект? Вся эта невнятица - следствие произвольного сочетания слов, полного пренебрежения к законам русского языка, и вся она бесконечно далека от чистоты и ясности оригинала.
Мы не думаем, что все это можно объяснить (а тем более оправдать) ссылками на вообще невысокий уровень переводческого мастерства этого времени. После переводов Жуковского, Пушкина, Тютчева, Фета, А. К. Толстого и ряда других мастеров, накануне переводов Бунина, Брюсова, Анненского говорить о низкой переводческой культуре вообще оснований нет.
Перед нами не просто плохие переводы; перед нами определенная эстетическая система, в угоду которой и производится вся эта подмалевка. А в результате утрачивается точность содержания, ясность выражения, свобода поэтического дыхания; в результате Шекспир искажается до неузнаваемости, превращаясь в третьеразрядного поэта мещански-сентиментального толка.
«Парнас дыбом» — сборник литературных пародий, написанных в начале 20-х годов тремя молодыми харьковскими филологами. Авторы рассказывают шуточные истории о попе и собаке, сереньком козлике и Веверлее от имени знаменитых поэтов и прозаиков — от Гомера и Данте Алигьери до Ахматовой и Зощенко. Эта весёлая и вместе с тем серьезная книга приобрела успех и легендарную известность. Она возвращается к читателю после долгого перерыва и адресуется всем, кто любит веселую литературную шутку.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».