66 дней. Орхидея джунглей - [35]

— У тебя было несколько феминисток, насколько я понимаю.

— Нет, эта была особенно страстной. Часами могла рассуждать о равноправии.

— Тобой, кажется, она, могла быть довольна. Ей никто не мешал посвящать себя теннису, политике и охране окружающей среды, пока ты стелил постели, готовил завтраки и выбирал наряды.

— В том–то и дело, что готовить ей было ниже моего достоинства. Я заставлял ее, умолял, угрожал: поди ты раз в жизни на кухню, поджарь мне, ради Бога, яичницу, я посмотрю, как ты это сделаешь! Тут я понял, откуда у них все эти разговоры о равноправии...

— На кухне она так смотрела на персик, что ты угадал в ней лесбиянку?

— Если бы! Будь она нормальной лесбиянкой, я привел бы ей девку и с радостью понаблюдал, как они тут будут почковаться. Но она была феминисткой, а это худший тип полового извращения. Она панически боялась любой работы по дому, потому что у нее все валилось из рук. Она не умела включать утюг. Бекон у нее был как резина. Сварить кофе для этой идиотки было пыткой.

— За что же ты ее любил?

— Ну, разумеется, не за кулинарные способности! Впрочем, она и лицом была не слишком чиста, и фигурой небезупречна, но не хочу при одной женщине ругать другую, хоть бы и феминистку. Я ее не любил, но она мне была интересна. Как интересен, например, фетишист, утонченный какой–нибудь педик... Так и она. Любопытство к жизни, не более.

— Экземпляр для коллекции.

— Ты сейчас это примеришь на себе, если я соглашусь, и надуешься до вечера. Нет, не для коллекции. Просто человеческий экземпляр. И я понял, знаешь ли, откуда весь этот феминизм: от неумения быть просто женщиной. Существом подчиненным и потому главенствующим. От неумения нравиться, ходить, говорить, от недостатка женственности, от классического бессилия на кухне...

— А откуда ты взял, что я тебе подойду?

— Ну, положим, я к тебе присматривался, когда ты выходила из галереи. Я тебе не говорил? — я ведь работаю недалеко.

О его работе она по-прежнему ничего не знала.

— Где именно — недалеко?

— Напротив.

— Так ты в этой конторе, где внизу китайский магазинчик?

— Совершенно верно. И я видел, как ты ходишь, как смеешься, как покупаешь еду... Потом я увидел, как вы с этой твоей лохмоногой покупаете рыбу, — как раз шел мимо...

Ей вспомнилась рыба. Живая, раскрывающая жабры, бьющаяся на прилавке. В том, как медленно и трудно эта рыба раскрывала жабры, стараясь вдохнуть и уже не в силах вдохнуть, — да разве годится рыбе наш воздух?

Он только сушит, обжигает нежные ткани, — в том, как эта рыба выгибалась под руками продавца, Элизабет чувствовала страшную обреченность. Но эта обреченность не пугала и не отвращала ее. Вот и я теперь, как рыба у него в руках, подумала она. Только он у меня вместо воздуха. Не будет его — не будет ничего.

— Ну и вот, — продолжал он. — И я понял, что нет большего счастья, чем кормить такую женщину с ложечки.

— Это явное извращение — кормить женщину с ложечки.

— Вовсе нет. Это совершенно естественная вещь. Женщина должна принадлежать. Если она сама не хочет этого — она называется не феминисткой, а гермафродитом. А в тебе я сразу почувствовал желание принадлежать. Быть частью. Словом, ты то, что мне надо, а я то, что тебе надо.

— Ты очень быстро принимаешь решения, и слишком часто — за меня.

— Что делать. Как всякая истинная женщина, ты не создана проявлять инициативу.

— Кстати, я бы не возражала, чтобы кто–нибудь покормил меня с ложечки. Например, ананасным компотом. Становится холодно, и ветер, и очень хочется ананасного компота. Как беременной. У беременных, знаешь, бывают прихоти. А так как я в порядке, — она изучающе посмотрела на него: обратит ли он внимание на разговор о беременности, возможной, конечно, не сейчас, а в будущем? — Так как я в порядке, значит, я просто давно не ела ананасного компота.

— Пойдем...

— Куда?

— Покупать компот и есть его в тепле и уюте.

Она чуть не запрыгала от счастья. И все–таки невнятное опасение томило ее до тех пор, пока он не усадил ее напротив себя на диван и не принялся кормить ананасным компотом, тщательно дозируя количество кусочков в каждой порции.

— Но Джон... я могла бы повести себя совсем иначе!

— Не могла.

— Но откуда ты знал, что я отвечу на все именно так, а?

Он отставил компот в сторону, потянулся к ее губам:

— Тогда я сейчас сидел бы здесь один, и мне досталось бы гораздо больше ананасного компота.

VI

Господи, уже скоро зима. Дождь смешается со снегом, холодный ветер обтянет красные ладони, ударит в лицо, вырвет из рук зонт, белые хлопья залепят глаза... слепота — что может быть страшнее?

Хорошо, что контора недалеко от дома. Люблю ходить пешком. В любую погоду.

Элизабет купила газету, быстро проглядела светскую хронику: так... Майкл Джексон делает себе очередную пластическую операцию, так... скончалась Анна-Мария Кросс... Сен-Клер развелся с женой... русский миллионер Стерлигофф покупает картины... Надо его познакомить с Эрлом. А, впрочем, все миллионеры одинаково мало смыслят в искусстве. Навстречу пробежали братья-близнецы со своим псом, Элизабет весело помахала им рукой из–за газеты. Грузчики возились у своего фургона. Японские детишки со своей воспитательницей важно шествовали по улице. Все было как всегда; мир не изменился. В мире стало больше на одного Джонни, так что с того? В мире стало меньше на одну Элизабет — и ладно...