66 дней. Орхидея джунглей - [11]

— Он пишет текстовки для телепостановок, — виновато сказала Элизабет Джону. Такой уж был человек Брюс, что после него надо было говорить виновато. Везде некстати. — Это мой бывший муж. Мы с ним были женаты три года.

Джон в задумчивости курил.

— Ты не хочешь поинтересоваться, какие у меня с ним сейчас отношения?

Джон улыбнулся своей мальчишеской улыбкой удачника и покачал головой.

Элизабет в ответ улыбнулась ему благодарно.

— Хорошо.

Она снова нажала клавишу. Господи, какое счастье!

— Лиззи! Я звоню узнать, помнишь ли ты меня!

Мама! Она не удержалась и крикнула это вслух.

Ближе человека у нее нет и не может быть. Лучшее, что в ней есть, — от матери. Мать никогда не вешает носа. Трезво и просто подходит ко всему. Матери можно было рассказать обо всех романах. Вообще обо всем. Каждый ее звонок — для Элизабет праздник.

Больше не звонил никто. Пленка моталась с тихим шелестом.

— Ты снимешь платье? — неожиданно спросил Джон.

Он спросил об этом так же просто, как предлагал вторую порцию спагетти. Как интересовался, не хочет ли она воздушных шаров или мороженого. Если этот тип сегодня останется у меня, поняла она с веселым ужасом, я буду не только не против, — я буду счастлива! Он мне невероятно близок, хотя мы знакомы три дня и до этого дважды переглянулись. При нем я не постесняюсь ничего. Если он уйдет, я никогда уже не буду счастлива. Ни с кем. Нигде. Разумеется, я сниму платье.

Впрочем, подумать так было проще, чем взять и расстегнуть воротник. Это было хорошее зеленое шерстяное платье. Теплое и просторное. Первая покупка после Брюса. Элизабет знала, что хороша, и любила быть голой, когда оставалась дома одна, — может быть, так компенсировался избыток стыдливости на людях, — но раздеться перед Джоном сейчас ей было не так просто. Она отпила глоток виски в надежде, что это придаст ей храбрости. Потом неловко стянула платье и встала против света, так что он пронизывал легкую, почти прозрачную блузку. Ткань ее нежно касалась сосков. Элизабет знала, что лампа высвечивает все ее тело, и блузка ничего не скрывает. Она попыталась принять как можно более раскованную позу. Оперлась рукой о стол. Попыталась улыбнуться.

Он смотрел на нее не оценивающе, — смотрел так, словно видит все что ожидал, и рад этому. Словно знал ее давно, но не видел год. Или нет: смотрел со снисходительной нежностью, понимая ее робость и неловкость, и сознавая, как они смешны. Ибо во взгляде его было и восхищение, и радость узнавания, и тот бесовский огонек, жар блаженного предчувствия, который так испугал ее там, в пустом доме.

Неожиданно он подошел к вешалке и снял с нее белый шелковый шарф, который она надевала сегодня, когда они гуляли по городу.

— Можно, я завяжу тебе глаза? — вдруг спросил он.

Что за странная причуда? Мало ли что он может сделать со мной, если я ненадолго ослепну. Ударит? Она вспомнила, как холодно было его лицо, когда они впервые остались наедине в пустом доме, как жутковаты слова: «Вы полностью в моей власти», так он говорил, да?.. и еще... это пугающее словечко «маньяк». Она с испугом взглянула на него. Джон глядел на нее с отцовской лаской и нежностью юного, неопытного любовника. Быть в его власти... совершенно беспомощной перед ним... принадлежать ему. Ты хочешь завязать мне глаза, любимый? Ты хочешь, чтобы я была безвольной игрушкой в твоих руках? Ты хочешь взять меня за руку, как девочку, и подарить мне такую игрушку, от которой бешено заколотится сердце, да? Ты этого хочешь, милый?

— Я могу отказаться, — прошептала она, — но...

Он молчал.

— Я могу отказаться, — повторила она.

— Ты можешь сказать, чтобы я ушел, — мягко произнес он. — И я уйду.

— Но... — она прислушивалась к себе и с радостью ощущала, что ни страхов, ни протестов, ни опасений не осталось в ее душе, — я хочу, чтобы было так, как ты хочешь.

— А разве ты сама...

— Да, да.

Его движения стали мягкими и бесшумными. Лицо оставалось улыбчивым и озорным. Он медленно подошел к ней и бережно завязал глаза. Она попыталась их открыть. Шелк нежно касался век, щекотал ресницы. Она улыбнулась, вспомнив детство. Ему можно было довериться вполне.

— Опусти руку. Не так. Сюда.

Ее рука повисла вдоль тела. Она не могла и не хотела сопротивляться его мягким и властным движениям. Джон приобнял ее и подвел к постели. Колени у нее дрожали и подгибались, но не от страха, а от возбуждения и предчувствия. Он осторожно взял ее на руки, — Господи, как легко и осторожно, — а затем положил на кровать.

Он расстегнул ей блузку. Элизабет закрыла глаза под белой повязкой. Белая пелена сменилась полумраком, который внезапно взорвался красным. Ей снова вспомнился тот огонек безумия, который она заметила в его глазах. Что он делает? Элизабет видела, как он направил настольную лампу прямо на ее лицо. Вдруг она почувствовала холод стекла. Джон осторожно проводил краем стакана по ее подбородку и нежному горлу. Она услышала позвякиванье кубиков льда о стекло. Что–то холодное и влажное — она не сразу сообразила, что это и был кубик льда, — скользнуло по ее шее к груди. Джон медленно касался ледышкой ее груди, она сжала кулачки и закинула руки за голову. Тело ее напряглось.