59 лет жизни в подарок от войны - [57]

Шрифт
Интервал

Как записать и на чем это высечь,
Что неповинных вы сотнями тысяч
По лагерям увезли эшелонами,
Как рассказать о злодействе над женами?

Неужто все записано, все высечено? Вот уж поистине «век-волкодав», если так обкормил кровью, что даже и вкус ее перестал ощущаться, и кажется, что море, образованное ею, уже обошли все вокруг, по урезу, а берега окончательно изучены.


Ах как мне понравилось Мандельштамовское определение века! Еще бы, главное — в созвучии с повторяющимися звуками «век-волк…» Однако Мандельштам не мог знать, как через много лет противопоставил Солженицын два термина — волкодав и людоед. Спиридон в «Круге первом» говорит: «Волкодав — прав, людоед — нет». Так что справедливей, все-таки, «век-людоед». Хотя и приходится жертвовать благозвучием.


Век!.. При чем же тут век! Век — это отрезок времени. В нем просто было два людоеда, два вурдалака: Сталин и Гитлер, которые у Н. Работнова названы «недочеловеками».

В связи с этим не могу не сказать об одном абсурде. Несколько лет тому назад поэзия ГУЛАГа по воле одного парикмахера от поэзии стала подразделяться на два жанра. Один — это просто лагерь заключенных, с его людьми, их страданиями, тяготами и ужасами…

Другой — это, видите ли, лагерная лирика. Предпочтение отдавалось, разумеется, последней. Не вдаваясь в рассуждения по этому поводу, приведу еще один отрывок из стихотворения «Жены»:

Много же мужества было у каждой,
Чтоб продержаться два года, однажды
Свет засиял в нашей мрачной могиле:
Весточку детям послать разрешили.
Коротко… — адрес, два слова привета,
Как задыхались в тот день от волнения.
Как с замиранием ждали ответа
Месяц и больше в тоске и смятении!..
Страстно откликнулись бедные птенчики,
Вся всколыхнулася зона унылая,
Затрепетали конверты-бубенчики:
«Мамочка! Мамочка, мамочка милая!
Скоро ли кончатся наши мучения?
Ты о себе напиши заявление».
Пишут Калинину Леша и Ната:
«Папа и мама, ведь, не виноваты!»
«Мамочка, Толе, Володе и Шуре
Было обещано в прокуратуре,
Было серьезно обещано нам,
Будто ребятам воротят их мам!
Почерком школьным пестреют листочки,
Сколько их, сколько их — мальчики, дочки!
С гнезд потаскали их черные вороны
И раскидали на разные стороны.
Отняли радость и отняли дом,
И незаслуженным жгучим стыдом
Ранили детство, и голыми, нищими
Их к уцелевшим подкинули лишними.
Нет ни чулочек, ни платьиц у Вали —
Все опечатали, все отобрали;
Стонет старушка, что не в чем на зиму
Даже и в школу ей выпустить Диму.
Крошка, не помнящий матери ласки,
На фотографию детские глазки
Пялит со старшим братишкой Сережей:
«Это, скажи, и моя мама тоже?»
Таня, Володя, Светлана и Юра,
Зло обманула вас прокуратура,
Лгали в ответственном секретариате,
Маленьким лгали, Алеше и Нате.
Крошки, подростки ли, с бабушкой, с тетей,
Иль одиноко в детдоме страдая,
Вы понапрасну родимую ждете,
Детское счастье свое вспоминая.
Ждете напрасно, что что-то изменится,
И что приедет далекая пленница
С нежной улыбкою, с лаской знакомой
Взять дорогого из детского дома.
Мама, которая очень важна,
Мама, которая всем так нужна,
Мамы ученые и инженеры,
Те, кем гордились их Вовы и Веры,
Те, что учили заботливо в школе,
Те, что в больнице лечили от кори,
Те, что вели в небеса самолет,
Иль просто на кухне варили компот.
Только по свету распущена слава,
Будто дано вам великое право,
Но никогда еще злей и свирепей
Вас не ковали в железные цепи.

Не бесчеловечно ли требовать лирики от матери, которая бьется от безысходности и тоски по оставленным детям? В самом начале стихотворения, из которого взят этот отрывок, есть такие строчки:


Мать забирали — лежал в скарлатине
Маленький мальчик в московской больнице;
Ты бы письмом запросила о сыне,
Но у «начальника» не допроситься!
Хоть головою разбейтесь в кусочки,
Хоть изойдите слезами от муки —
Вам написать не позволят ни строчки:
Неумолимы железные руки.

И все это выносит несчастная, ни в чем (!!!) не повинная женщина. О ее невиновности известно a priori. И кому-то приходит в голову требовать от нее лирических стихов, написанных в лагере. Иначе, дескать, тема избитая. Забыли, про «Худые песни Соловью в когтях у кошки».


По-видимому, не лирическими объявляются и такие лагерные стихи, которые сочинила мама, когда ее подруги были отправлены в очередной этап, а она оставлена по болезни.

«Женщинам, отправленным в этап для сжигания сучьев на лесоповале»:
Я вижу Севера суровое величье,
Я вижу синюю мерцающую даль
И кротость ваших лиц в их красоте девичьей,
И ваших глаз усталую печаль.
Убором снежным пышно разодетый,
Я вижу вековой дремучий лес,
И в скорбном мужестве немые силуэты,
…………
И по колено ледяной компресс,
И конвоир с ружьем наперевес…
Костров бушующих оранжевое пламя,
И едкий дым, и треск сухих ветвей,
И сердце каждое, тяжелое, как камень,
С туманным обликом оставленных детей.
Ах, неба синего бездонная безбрежность,
И спутник горя — серебристый смех,
И ваша хрупкость, и пугающая нежность…
Я вижу вас, я вижу всех.

В одном из писем тонкий и чуткий ценитель Н. Гумилев писал, что ему удалось найти пару новых рифм. Уверен, что рифму «компресс — наперевес» он оценил бы высоко. А уж то, что за ней… Только «век-людоед» и мог соединить медицинское средство со штыком.


Рекомендуем почитать
Смерть империи

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


И всегда — человеком…

В декабре 1971 года не стало Александра Трифоновича Твардовского. Вскоре после смерти друга Виктор Платонович Некрасов написал о нем воспоминания.


Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.


История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».


История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5

«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.


Борис Львович Розинг - основоположник электронного телевидения

Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.