59 лет жизни в подарок от войны - [11]

Тем не менее с наступлением темноты полк остановился, и начальник штаба разрешил взводу отдыхать. Скирда сена, в которой мы прорыли глубокую нору, нам была как натопленная изба, и мы заснули мертвым сном. Внутри стога всегда тепло.

Начинало светать, когда меня разбудил связной: «Срочно к командиру полка». Зам. командира дивизии подполковник Гоняев при гробовом молчании командира полка по карте поставил мне задачу: «Видишь, церковь? Там 35-й полк нашей дивизии ведет тяжелый бой. Разведать подступы, вернуться и провести туда ваш 71-й полк».

До церкви — три километра. Находиться так далеко от переднего края, т. е. заведомо не подвергаться ружейно-пулеметному огню противника, разрывы мин и снарядов не в счет, (да что там 3 км., достаточно и 500 м.!) на современном языке означает лежать на пляже в Сочи. Со мной четыре разведчика, идем кучкой, полушубки расстегнуты, автоматы висят на плече. Проходим деревушку Конина (это ее жителям принадлежит та скирда-ночлег). За ней сразу начинает сужаться горловина ущелья, по которому от водораздельного хребта навстречу нам течет речка метров десяти шириной. Течет она летом, а зимой она подо льдом. Перед самой деревней она круто поворачивает, и когда именно на этом повороте мы ступаем на лед, пройдя не более 500 м. от того места, где я получал задачу, в нас в упор с близкого расстояния бьет немецкий пулемет.

Один ранен в ногу. Подхватив его, мы стремительно бросаемся вперед, под противоположный бережок. Он хоть и невысок, но мертвое пространство образует, и у нас есть время опомниться. Фамилия раненого — Мороз. Оказавшийся с ним рядом Прокофьев начинает его перевязывать. Приподнимается чуть больше дозволенного и немедленно погибает.[8] Пуля в голову. Невредимых нас только трое. Двое тянут по льду раненого вправо от меня вдоль берега под кустарниковую маску, чтобы обмануть немцев незаметной сменой положения и получить возможность под прикрытием прибрежного кустарника побыстрей переправиться через речку к ближайшим деревенским постройкам. Урывками поглядываю в их сторону и одновременно слежу, что делается за поворотом речки. Вижу метрах в тридцати крадущуюся ко мне фигуру. Отстреливаюсь. Ребята незаметно перебрались в надежное укрытие и из него огнем прикрывают меня. Через несколько минут там оказался и я.

Я точно знаю, что никакой команды я не подавал, и в ней не было никакой необходимости. Может быть, произнес: «Давай». Действия каждого диктовались только обстановкой и были единственно возможными. Надо перевязать раненого — и Прокофьев, находившийся рядом с ним, немедленно начинает перевязку. Надо спасать раненого, а ползком по льду его тащить можно только вдвоем, — и они тащат его, не нуждаясь в напоминании. Всем одновременно ползти нельзя. Но это автоматически означает, что прикрывать отход могу только я. Разведчики знают, что меня одного долго без поддержки оставлять нельзя, и они торопятся. Как только они достигают укрытия (а я этого не вижу, так как теперь они уже не справа от меня, а сзади, но оглядываться мне невозможно) они мне негромко кричат: «Комвзвод, давай». Ползу. Надо мною — пули перестрелки.

Приходим в себя, и тут я вижу, как боевое охранение 35-го полка, крадучись, только-только выдвигается в направлении противника, из-под огня которого мы только что выбрались.

Это тот самый полк, который, по словам Гоняева, якобы вел бой далеко впереди. А до той церкви как было 3 км., так и осталось. И она ни при чем, т. е. никакого отношения к делу не имела. Гоняев обманул меня. Он обманул мою бдительность, чтобы мы своей кровью обозначили передний край противника. Зачем ему правдиво ставить задачу на обнаружение переднего края противника? Чего доброго, разведчики будут двигаться осторожно, как им и полагается по боевому уставу! А он, Гоняев, торопится. Да и достоверность сведений несомненна. А что один напрасно убит, а другой напрасно ранен — ему наплевать. Война без потерь не бывает!

Эта бесспорная истина почти всегда носила циничный оттенок. Если потери были неизбежны, то произносить что бы то ни было в их оправдание нет никакой нужды, ясно и так. А если произносится, значит, не все гладко, и фраза превращается в ширму, за которую можно спрятать и неумение командовать, и неумение, а то и нежелание, ценить человеческую жизнь.

В случае с Гоняевым, я уверен, имело место и то, и другое. Хитрость, направленная на то, чтобы ввести противника в заблуждение, обмануть его — это военная хитрость, и она всегда ценилась и поощрялась.

Иначе говоря, обхитрить противника — это доблесть. Обхитрить ближнего и «подставить» его — это подлость. Исход этой затеи Гоняева мог быть куда серьезней: не открой фрицы огонь, мы могли оказаться живьем в их лапах.

Снова оказавшись уже не на переднем крае (у нас его «перехватил» 35-й полк), а в своем родном тылу метрах в ста от боя, мы вошли в ближайшую хату. Я послал одного разведчика с донесением, и вскоре прибыл капитан Еременко с несколькими моими ребятами. Мороза отправили в санроту, а тем временем на столе оказался чугун с дымящейся картошкой, кислая капуста и бутыль с бимбером (польский самогон). Из беседы Еременко с суетившейся по хозяйству молоденькой паненкой, с невозможно голубыми глазами и раскрасневшимися щеками, выяснилось, что все мы «гарны хлопцы».