56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - [2]
Состязаемся с «духом»-пулеметчиком в смертную огневую игру. Ты меня хочешь убить? А я тебя! Огонь! Разрывая воздух, все посвистывают и посвистывают пульки. «Не моя, не моя», – по-прежнему краем сознания отмечаю я. Быстро вытер рукавом грязного х/б мокрое от соленого пота лицо. И опять: «Огонь!» Лучше я стрелял, на военном полигоне в Гайджунае учился, здесь, в Афгане, шлифовал стрелковое свое уменье. Вот и загасил его. Да, только не один он был, штук пять пулеметов по нам било, расстояние между горами – метров пятьсот, для стрельбы из пулемета самая та дистанция, убойная. А тут еще и душманские снайпера подключились. Прямо скажем, хреновые снайпера, только вести огонь все опаснее и опаснее, все ближе и ближе пульки ложатся. Не моя, не моя, пока еще не моя, брызгают в лицо каменные крошки, чуть не попал в меня снайпер, совсем рядышком с головой пуля в камень ударила, не моя. Грязной потной ладонью протираю запорошенные крохотными каменными крошками глаза и стреляю. Стреляю! Стреляю! Пока жив, стреляю. Летят выпущенные из моего пулемета пули. Свистя, летит смерть, веду я рассеивающий огонь. Прячутся за камни «духи», и дробят, щербатят горные валуны мои пули. Ствол пулемета раскалился, плюнь – зашипит, уже три магазина я расстрелял, всего-то за пару минут. И страха особого нет, и азарта нет, ничего нет, как оцепенела душа, безразлично на все смотришь, равнодушно, только горло от жажды сохнет. Прицел! Ловлю в прорези прицела снайпера. Огонь! Бьет отдачей приклад пулемета, летят отстрелянные горячие гильзы. Мимо. Прицел! Огонь! И по мне уже двое стреляют, снайпер и пулеметчик. А ведь убьют они меня, господствующая у них высота, лучше заранее подготовленные укрытия, и долго мне не продержаться. Огонь! Впустую клацает затвор: нет патронов. Сменить магазин в пулемете – и опять: огонь! Убьют так убьют, да и хрен с ними, зато больше тут мучиться не буду, уйду на вечный дембель. Сверлят слух крики раненых, все свистят и свистят пульки, захлебываются ответным огнем автоматы и пулеметы расползшихся по тропе бойцов второй роты. Недолго нам, братцы, жить осталось, ох и недолго.
– Ребята! «Вертушки»!!!
Пронзительно синее осеннее небо, безоблачное от яркого, жаркого, слепящего глаза афганского солнца, три точки летят. Закладывая вираж, выходят на боевой разворот вертолеты МИ-8, а мы красными сигнальными ракетами направление им задаем. «Духи» на них огонь переносят, летят навстречу нашим пилотам огненные трассеры. Не ссыте, ребята! Мы, зажмурив глаза и схоронив за камни головы, прятаться не будем, мы вас с земли огнем прикроем. Потом сочтемся.
Безостановочный ведем мы огонь по позициям «духов», даже раненые, кто шевелиться мог, и те за оружие схватились, не даем мы им, сукам, головы поднять, не даем сбить наших ребят.
С нашей позиции хорошо слышно, как с ревом моторов, рассекая винтами воздух, пикируют на «духов» «вертушки». Первый заход – ракетами! От разрывов вскипает на огневых точках «духов» земля, летят вразброс камни. Дрожит от разрывов чужая земля. Так их, братцы! Задайте им! Взмыли вверх машины, развернулись, и на второй заход – бьют из авиационных пушек и пулеметов. Будете знать, сучары душманские, как мы воевать умеем!
Спасибо, летуны! Спасибо вам, братцы! От всей роты спасибо! За то, что спасли вы нас, за то, что увидели мы своих матерей. Не полегла в том бою наша рота, дальше по горам пошла.
А броня на «вертушках» слабая была, насквозь эту броню пуля из ДШК[6] пробивала. Сбитые, заживо горели экипажи в своих машинах, погребальными кострами догорали на земле. Не мед и у летчиков служба была.
Подавили вертолеты огневые точки. С камнями, с железом и огнем смешаны позиции «духов». Оставшиеся в живых моджахеды перебежками уходили от разрушенных укрытий. Через прорезь прицела хорошо видно, как, пригибаясь под нашими пулями, вразброд бегут вооруженные, одетые в разномастные халаты люди. И падают, падают под нашим беспощадно точным снайперским огнем.
– Подрань-ка одного, нам язык нужен! – перекрывая грохот стрельбы, кричит мне лежащий рядом командир взвода, лейтенант Петровский. Скривилось в ожесточенном азарте его загоревшее скуластое лицо, потрескались от жажды губы, и опять, срывая пересохшие голосовые связки, он кричит мне:
– Языка давай!
Я прицелился. Из штатного и такого родного РПКС-74 я стрелял лучше, чем из снайперской винтовки. Выстрелил одиночным. Потом короткой очередью. Цель поражена. Моджахед на бегу упал, пуля перебила ему ногу. К нему на помощь бросилось два «духа», отсек их очередями. Боец из моего взвода, рослый, наголо стриженный, загорелый Филон с автоматом наперевес, матерым волчарой кинулся брать языка, я его прикрывал огнем. Филон взял, ловко скрутил и на горбу, задыхаясь и матерясь, притащил пленного. Бой закончен. Остатки разгромленной духовской засады бежали, кто не успел бежать, бесформенными грязными мешками лежат там… в горах, там, где они хотели убить нас. А мы, кто живы, кто не ранен, сгрудились вокруг афганца. У нас не лица, а искаженные злобой и напряжением минувшего боя маски. Пленный, тяжело дыша, постанывал. Немолодой уже мужик. Кровью, грязным потным телом от него так воняло, хоть нос зажимай. Нет у нас к нему жалости, милосердия нет, а вот наши убитые и раненые товарищи есть.
