54 метра - [12]

— Понятно, — опять хором прозвучал ответ.

В руках старший лейтенант всегда таскал связку ключей с длинной, толстой цепочкой. Он постоянно крутил ее, наматывая на средний и указательный пальцы. Причем делал это с видом человека, припарковавшего свой «Бугатти» где-то за углом. А еще эта цепочка служила для снятия накопившегося стресса и поднятия настроения посредством приложения ее к пятой точке особо его бесивших личностей. Последние должны смеяться и весело подпрыгивать, дабы осознавать всю силу и разносторонность юмора, заимствованного из немого кино. Что мы с Дуриком, соответственно, и делали, взвизгивая и подпрыгивая, продвигаясь к месту наших трудовых заслуг. Какое же у этого лося иногда пафосно-деловое лицо, словно у нефтяного магната на приеме английской королевы. Чтобы от собственной важности лейтенанта не разорвало, в такие моменты я представляю его на белом, в яблоках, пони с обвесами-баулами. На голове тюбетейка, а вместо белой рубашки — халат. Представил и посмеялся, увернулся от цепочки и гаркнул: «Никак нет!» Гаркнул так, на всякий случай. Но подействовало: лицо бобруйского дворянина вмиг подобрело и, с легким «гы» обнажив зубы, заявило: «Попов, ты дурак и идиот». После чего удовлетворенно поплыло к трапу, временному пристанищу всем известного «т-ща» СААВЬЯ. А там… там… там… ТАРАРАМ. Хитрюга, похоже, на верхнем этаже открыл гидрант. Видимо, одного ведра воды ему показалось мало для ускорения процесса уборки. И теперь всюду текла, капала, сочилась и хлюпала черная субстанция грязи. Постепенно собираясь в вытоптанное углубление внизу, она приобретала мощь и размах. Наверное, САКА не посмотрел на отсутствие дренажа для убывания воды в начале уборки. А потом было поздно.

— С-С-А-А-А-В-Е-ЕЙ!!! — хозяин злиться изволил. В ответ внизу, под лестницей, раздалось негромкое «Я!» в исполнении горе-уборщика, булькающее и непонятное. И некие причмокивающие звуки тоже, соответственно, раздались.

— Х…ня!!! — начал было дальше орать пИдагог, но осекся. Замерев, словно хищник, он принялся жадно втягивать носом воздух, в котором витал вкус табачного дыма. Курить курсантам строго запрещалось и серьезно каралось вплоть до отчисления из училища. Но тем слаще казались сигареты, как и положено всему запретному. В нашей «системе» шла масштабная игра, в которой присутствовали элементы пряток и поедания зубной пасты для перебивания запаха табака изо рта. Адреналин при мыслях о возможной поимке будоражил не только жертв, но и хищников. И вот сейчас ноздри лося раздувались, как у рысака после прыжков через барьеры.

— Ты что, куришь?!! — крикнул грозно обладатель густых бровей Винни-Пуха. Ничего не ответил САКА, только причмокивание участилось. Словно гончая, взявшая след, старший лейтенант засеменил ножками вниз по ступенькам, чтобы поймать за руку нарушителя внутреннего распорядка о запрете курения. На его лице читался охотничий азарт. Но… коварная, затаившаяся на лестнице и вступившая в преступный сговор со сглаженными временем ступеньками и вечными военными ботинками сила трения-скольжения начала активное взаимодействие с тапочками бегущего офицера, и он поехал.

Нелепо размахивая руками и свободной ногой, он отражал богатой мимикой гамму противоречивых чувств, которые явно испытывал, пытаясь сохранить равновесие на экстремальной поверхности. Его волосатая чайка ожила, часто замахав крыльями на блестящем от пота взволнованном лице и полетела. Вслед за ней под воздействием ньютоновских формул про яблоки полетел и Еременко. Его тело кубарем покатилось вниз по лестнице, набирая ускорение. Скорее всего, на его пути попалась целая ступенька, на которую волею судеб никто никогда не наступал. И, описав в воздухе высокую параболическую дугу, он плашмя рухнул в тот самый резервуар грязи с четким «шмяк!» Ножки еще семенили, потеряв где-то один тапок. Старший лейтенант еще приходил в себя, пытаясь вдохнуть воздух ушибленной грудью. А предательски белая рубашка, пуская пузыри в черной жиже, уже вовсю принялась впитывать ее самую.

Наступила тишина. Почти у самого лица бобруйского лося, в шоке, стоял замеревший на месте Соловко с тлеющей сигаретой, прилипшей к уголку рта. В его голове шла борьба разума и инстинктов. Разум был пиратской версией коллективного, и его было мало. Поэтому шепот рассудка о помощи пострадавшему не был услышан его владельцем. Повисла пауза. Все участники и свидетели, включая нас с Дуриком, замерли в ожидании чьих-либо активных действий. Наконец, зрачок раненого лося сфокусировался на гигантских ботинках нахимовца СААВЬА. Рот пИдагога приоткрылся и, со свистом выпустив воздух с пузырьками в жижу, прошипел: «Уф-ф-убью, с-с-с-у-к-а-а». При этом правая рука Еременко начала медленно-медленно тянуться в сторону тех самых ног не с добрыми намерениями. Сака стоял, как завороженный удавом кролик, и перед его глазами пробегала жизнь. Вот его уронили в родильном доме… Вот он подрос и проглотил отцовские командирские часы… Вот его лупят пластмассовыми совочками в детском саду… Вот над ним прикалываются в школе… Вот в училище… И вот он стоит здесь и смотрит в зрачок смерти. Инстинкты сработали, когда мы, сторонние наблюдатели, закричали ему: «Беги! САКА, беги!» И он побежал… Рука схватила пустоту того места, где секунду назад стояла вожделенная нога. Но она была уже в прыжке и пролетала над офицером, пытаясь перескочить опасность. Не рассчитав, оттолкнулась от ягодиц последнего, оставив рифленый след огромного размера и немного притопив корпус последнего в черной луже. Возглавляемый нейронными импульсами, Соловко унесся с немыслимой скоростью в роту…