5 судьбоносных вопросов. Мифы большого города - [8]
Раньше, в СССР, мы искренне и истинно верили. У нас был «Бог», самый настоящий, со всеми чертами и атрибутами. Звали его – Владимир Ильич Ленин. Как сейчас помню, в гимне нахимовцев (когда я был этим самым нахимовцем) так и значилось: «Вперед мы идем, с пути не свернем, потому что мы Ленина имя… в сердцах своих… несем!» Трам-пам-пам! И разумеется, это не только нахимовцев касалось. И были, кстати сказать, у этого нашего секуляризированного «Бога» свои «апостолы» – большевики, чьими именами назывались города (Свердловск, Куйбышев, Калинин, Фрунзе, Горький и т. д.), и своя «Церковь» была (коммунистическая партия – КПСС) во главе с «папой» (генсеком) и «архиерейским собором» (ЦК, Политбюро), был и «Рай», кстати сказать, «загробная жизнь», «второе пришествие» – маячащий на горизонте коммунизм и разрекламированное на все лады «светлое будущее».
В общем, это была вера самая настоящая. Полный комплект признаков. Ни для психолога, ни для психиатра сомнений никаких. А вера – психологически – штука, которая возникает по механизму импринтинга: один раз возможно и накрепко, а второй раз – как ни старайся, толку не будет, лишь некое подобие. И так мы, еще в молодые годы, усваиваем некий «объект» веры (сначала неосознанно принимаем как некую данность, не требующую обоснований), а дальше включается определенная внутренняя механика нашей психики, на этот «объект веры» направленная, он закрепляется, и формируется вера. В ней, может быть, и здравомыслия не много и логики никакой, но если мы поверили, то нас потом не переубедишь и за уши не оттащишь…
Впрочем, если переубедишь (а нас в лихие годы перестройки сильно переубеждали, с фактами на руках уговаривали – помните эту новость о том, что Ленин расстрельные листы подписывал? – ух!), то второй раз заставить нас во что-то поверить по-настоящему не получится. Не поверим мы, и баста! Импринтинг уже был, второго Бога не предвидится. Пленка засвечена. Новый снимок сделать, конечно, можно, но вот только ни того, что было на этой пленочке раньше, ни того, что теперь отпечаталось, уже не разобрать. Каша и грязь. Что-то подобное раньше люди в связи с религиозными вопросами испытывали: «Стыдно мне, что я в Бога верил // Горько мне, что не верю теперь» (это по Сергею Есенину), а мы – в связи с крахом марксизма-ленинизма. И хотели бы сейчас во что-нибудь уверовать, и стараемся, а как ни рядимся, получается одна профанация.
И вот на фоне всего этого безобразия и культурологической неопределенности, в состоянии потерянности и катастрофического несоответствия своей внутренней структуры внешней среде (социально-психологической, разумеется) живет и пытается быть счастливым человек – постсоветский и новороссийский. Так возможно ли для него счастье?
Как, например, он ощущает сейчас семью и брак? Что это для него теперь? Это для него то же самое, что было двадцать или, например, сорок лет тому назад? Нет, конечно. Мой папа, например, когда делал предложение маме, выразился следующим образом: «Как ты насчет того, чтобы создать новую ячейку общества?» Разумеется, это только оборот речи, кажется, что простая формальность. Но давайте задумаемся, что за ним – за этим «оборотом» – стоит? Совершенно особое отношение не только к себе и партнеру, но прежде всего к обществу, которое конституирует эту связь между мужчиной и женщиной. Общество не только узаконивает их связь официальной регистрацией брака, но и определяет роль и место появившейся «ячейки» в своей структуре, присваивая ей определенные права, обязанности, статус, ответственность и так далее. Причем не общество это делает. Это делают сами люди, движимые тем императивом, который в них это общество укоренило.
А что сейчас такое – «брак»? Мы его «для кого-то» заключаем? Или уже только для самих себя? Только для самих себя. Современный мужчина, надумавший наконец вступить в брак, решает это для самого себя. Современная женщина, получившая наконец заветное приглашение, решает это для самой себя. Общество и государство лишь формально фиксируют их отношения. Точнее, молодожены не воспринимают больше свое решение как «социальный акт». Заключение брака стало для людей теперь личным актом, личным выбором, личным событием, фактом, как говорится, личной биографии. А потому с такой легкостью и в таких безумных количествах происходят разводы, процветают внебрачные связи, пышным цветом растет двоеженство (когда мужчина живет на две семьи).
О новых форматах и проблемах современной российской семьи у нас с Андреем еще разгорится жаркая дискуссия на страницах другой книги – «Психология большого города». И не во всем мы сойдемся во мнениях.
Брак настолько перестал быть существенным социальным институтом, что даже формат «любовницы», «любовника» вышел из употребления. Люди не говорят сейчас: «У меня появилась любовница», «Я тайно встречаюсь с любовником». Нет, они говорят: «Я встречаюсь с женатым мужчиной», «Моя партнерша официально замужем». В период моей работы на кризисном отделении Клиники неврозов им. И.П. Павлова чуть не в половине случаев в графе «семейное положение» амбулаторной карты значилось – «формально замужем». Попытайся здраво кому-нибудь объяснить, что это значит – «формально замужем»… Ничего ведь не получится.
