№ 44, Таинственный незнакомец - [34]

Сердце Катрины терзало и то, что мальчик умер, не примиренный с церковью; разговор об этом каждый раз вызывал у нее новый поток слез: его пепел нельзя похоронить на кладбище, священник не проводит его в последний путь, не прочтет над ним заупокойную молитву; пепел его, как пепел павшей скотины, недостоин могилы, его просто зароют в землю.

Время от времени с каждой новой вспышкой любви и отчаяния Катрина живописала, какой он был стройный и грациозный; какое у него было прекрасное юное лицо, как он был нежен с ней; вспоминала то одно, то другое, каждый пустячок, сказанный или сделанный ее дорогим, обожаемым мальчиком, ее бесценным сокровищем, память о котором священна для нее отныне и вовеки веков!

Слушать Катрину было выше моих сил; я проплыл невидимкой по воздуху, а потом долго горестно бродил по замку, всюду что-нибудь напоминало мне о Сорок четвертом, бередило сердечную рану.

Невероятная таинственная трагедия угнетала домочадцев; смутно предчувствуя неотвратимую беду, они бесцельно слонялись по замку и нигде не находили покоя; если и возникал общий разговор, он состоял из рубленых бессвязных фраз: все были поглощены собственными мыслями. Впрочем, если и двойников считать обитателями замка, то сказанное к ним не относится. Трагедия никак на них не повлияла, они вообще не проявляли интереса к окружающим. Двойники прилежно занимались своим делом, и мы встречали их только по пути с работы или на работу; с нами они не заговаривали, лишь отвечали на вопросы. Двойники не появлялись ни в столовой, ни в гостиной; не то чтобы они избегали нас — нет, ничего нарочитого в их поведении не было, просто они не искали встреч с нами. А мы их, естественно, избегали.

Каждый раз, неожиданно встретив своего двойника, я замирал, не смел вздохнуть, а потом ругал себя за трусость, как человек, столкнувшийся со своим изображением в зеркале, которого раньше не заметил.

Конечно, скрыть такое событие, как гибель юноши в таинственном пламени, вызванном колдовскими заклятиями из ада, не удалось. Новость быстро распространилась и вызвала сильное брожение в умах как в деревне, так и за ее пределами; магу было велено тотчас предстать перед судом святой инквизиции. Но он бесследно исчез. Последовал второй вызов с предписанием явиться в течение двадцати четырех часов либо нести наказание за неявку в суд. Мы сомневались, что маг откликнется на эти приглашения, если ему удастся увильнуть.

Как я уже упоминал, в замке весь день царило мрачное настроение. Назавтра ничего не изменилось, все еще больше приуныли из-за приготовлений к похоронам. По церковному установлению похороны происходили в полночь; присутствовали все обитатели замка, кроме больной сестры мастера и двойников. Мы похоронили пепел Сорок четвертого на пустыре в полумиле от замка без молитвы и благословения, если слезы Катрины и наша скорбь не были своего рода благословением покойному. Ночь выдалась ветреная, вьюжная, по черному небу неслись разорванные в клочья тучи. Мы шли с факелами, неровно горевшими на ветру; предав прах земле, мы погасили факелы, воткнув их в свежий могильный холм, и оставили там недолговечным памятником ушедшему.

С тяжким грузом одиночества и отчаяния на душе я вернулся в замок и вошел в свою комнату. Там сидел наш покойник!

Глава XVIII

Сознание покинуло меня, и я бы упал, но он поднял руку и щелкнул пальцами; это возымело действие — дурнота пропала, и я вернулся к жизни, более того, почувствовал себя бодрее и лучше, чем до тягостных похорон. Я тотчас кинулся прочь со всех ног: всю жизнь я боялся привидений и предпочел бы оказаться где угодно, но не с ним наедине. Меня остановил знакомый голос, звучавший слаще музыки для моих ушей:

— Вернись! Я живой, а вовсе не привидение!

Я вернулся, но мне было как-то не по себе: в голове не укладывалось, что Сорок четвертый снова жив и здоров, хоть я сам в этом убедился, и все было яснее ясного — кошке понятно. Впрочем, кошка и впрямь все поняла. Она лениво вошла в комнату, приветственно помахивая хвостом, но, увидев Сорок четвертого, выгнула спину, задрала хвост и, благочестиво мяукнув, поспешила куда-то по срочному делу; Сорок четвертый засмеялся, позвал ее по имени и что-то объяснил ей на кошачьем языке, потом почесал у нее за ухом, погладил и послал гонцом к другим меньшим братьям; не прошло и минуты, как они ввалились оравой, облепили его со всех сторон, почти скрыв из виду, и, выражая свою радость, заговорили разом — каждый на своем языке; и Сорок четвертый отвечал каждому на его языке, под конец он щедро угостил их всевозможными яствами из моего буфета (там было пусто, хоть шаром покати!), и по его приказу они разошлись, довольные.

К этому времени страх мой улетучился, на душе стало спокойно и легко; я был благодарен судьбе, что Сорок четвертый вернулся, хоть и по-прежнему дивился, как такое могло случиться, умирал он на самом деле, или это был колдовской мираж? Сорок четвертый достал горячий ужин из пустого буфета.

— Нет, не мираж, я действительно умер, — сказал он в ответ на мои мысли и добавил с безразличным видом: — Для меня это сущий пустяк, я проделывал такие штуки много раз.