№ 44, Таинственный незнакомец - [29]

Катрина не раз перечила магу и, казалось, совсем не боялась его, но сейчас решалась судьба ее любимца, и вся ее храбрость пропала. Она отправилась к магу, и обитатели замка повалили за ней всей оравой; Катрина упала перед ним на колени и заклинала мага смилостивиться над ее мальчиком, отучить его от колдовства, быть ему заступником и хранителем, спасти от огня. Все были тронуты до слез. Все, кроме Сорок четвертого. На него снова нашла дурь, и он проявил ослиное упрямство. Дурь всегда находила на него в самое неподходящее время. Катрина забеспокоилась: она опасалась, что видимое безразличие ее любимца плохо подействует на мага, а потому сама сделала за Сорок четвертого все, что полагалось по этикету: выразила почтение, заверила, что он будет отныне вести себя хорошо, и поскорей выпроводила его из комнаты мага.

По-моему, никто не вызывает у людей такого жгучего интереса, как человек, обреченный на сожжение. Нам пришлось отвести Сорок четвертого к больной сестре мастера, чтобы она посмотрела на него, вообразила, как он будет выглядеть, обратившись в головешку, и содрогнулась. Больная не испытывала такого душевного подъема долгие годы, и он благотворно подействовал на ее почки, позвоночник, печень и прочие органы, привел в действие маховик — сердце и улучшил кровообращение; женщина призналась, что это зрелище принесло ей больше пользы, чем корзина лекарств, принятых за неделю. Она умоляла Сорок четвертого зайти к ней снова, и он обещал, что навестит ее, если сможет. А не сможет, так пришлет ей горстку своего пепла; в душе он был хороший парень, очень внимательный к другим.

Все жаждали наглядеться на Сорок четвертого, даже те, кто раньше не проявлял к нему никакого интереса — Сара, Байка, их подружки-служанки, а также Фриц, Якоб и другие слуги. Они заботливо опекали Сорок четвертого, проявляя к нему доброту и ласку, при всей своей бедности дарили ему разную мелочь, выражали сочувствие со слезами на глазах Он же, неблагодарный, не пролил и слезинки. Когда на него находит дурь, из него и гидравлическим прессом не выжмешь влаги, чтобы замутить зеркальце.

Даже фрау Штейн и Мария преисполнились любопытства к Сорок четвертому — смотрели на него во все глаза и спрашивали, как ему живется — при таких видах на будущее, разумеется; и говорили с ним ласковей, чем прежде, намного ласковей. Просто удивительно, какую славу вдруг снискал Сорок четвертый теперь, когда над ним нависла смертельная угроза, вздумай он сойти с правильного пути. Хоть я почти все время был с ним рядом, никто из печатников не бросил на меня косого взгляда, и я уж давно позабыл про страх. А воспоминания о том ужине в кухне! Катрина вложила в него столько сил и пролила столько слез, что он получился отменно соленым и вкусным.

Она приказала нам молиться всю ночь, чтоб господь не ввел Сорок четвертого во искушение, и обещала, что сама помолится за него. Мне не терпелось обратиться с молитвой к богу, и мы отправились в мою комнату.

Глава XV

Ко когда мы пришли ко мне, я понял, что Сорок четвертый и не собирается молиться: он был полон других, мирских интересов. Это поразило и очень обеспокоило меня, ибо вызвало сильное подозрение — оно закрадывалось мне в душу и ранее, но я каждый раз отмахивался от него, — что Сорок четвертый равнодушен к вере. Я спросил его в упор, и он признался — да, равнодушен Можете представить себе, какой это был удар для меня, как я оцепенел от ужаса, — всего не передашь словами.

В ту страшную минуту в моей жизни произошел перелом, я стал другим человеком и решил посвятить свою жизнь, отдать все силы и способности, которыми меня наградил господь, спасению заблудшей души Сорок четвертого. И тогда я ощутил священный трепет, и душа моя исполнилась благодати; я понял, что господь благословил меня. Он подал мне знак, такой же верный, как если бы говорил со мной. Он сделал меня своим орудием в этом великом деле. Я знал, что он все может, и всякий раз, когда мне нужен будет совет и наставление, я стану искать их в молитве, и господь не оставит меня своей милостью, я знал.

— Идея мне ясна, — сказал Сорок четвертый, легко вторгаясь в мои мысли. — Это будет что-то вроде фирмы — глава наверху, а чужие руки, загребающие жар, — внизу. И так — в каждом приходе, пожалуй, даже — в каждой семье. Попробуй найди хотя бы одного благоглупого фанатика, который без партнерства с богом (по мнению фанатика!) пытался бы спасти какую-нибудь мелкую благоглупую душонку, заслуживающую спасения не больше, чем он сам, набей из него чучело и выставь в музее — там его место.

— Умоляю тебя, не произноси такие слова, они ужасны и богохульны. И к тому же несправедливы: господу дороги все его чада, и нет души, не заслуживающей спасения.

Но мои слова не подействовали на Сорок четвертого. У него было веселое, шаловливое настроение, а когда он находился в таком настроении, его невозможно было заинтересовать чем-нибудь серьезным. Что бы я ни говорил, он отвечал вежливо, но с совершенно безразличным видом — о такой-де мелочи можно поговорить в другое время, но не сейчас. Он употребил именно это слово, очевидно, вовсе не вдумываясь в его оскорбительный смысл. И добавил нечто совсем непонятное: