40 лет Санкт-Петербургской типологической школе - [50]

Подход Томаселло и других когнитивистов безусловно более привлекателен, нежели генеративистская парадигма. Но он — по крайней мере в программной статье Томаселло, цитированной выше, — также оставляет незатронутыми важные вопросы теории знака. Можно согласиться со значимостью формы, о чем говорит Томаселло (хотя как быть с собственно фонологическими структурами — правилами фонотактики, например?), но как, «где» все-таки осуществляется соединение формы и значения, означающего и означаемого?

Частичный ответ на этот вопрос (который Томаселло в сущности даже не ставит) можно найти у другого автора — Р. Лангакра, одного из ведущих авторитетов в области когнитивной лингвистики, одного из зачинателей этого направления. Лангакр [Langacker 1998:2] говорит о «символьных (=знаковых) структурах» как о соединении формы и значения (form-meaning pairings). После чего следует чрезвычайно важный пассаж: «С точки зрения базовых представлений когнитивной семантики <…> [языковые] выражения вызывают значения (а не содержат их), что осуществляется в рамках сложного процесса конструирования значения с привлечением всех доступных ресурсов — языковых, психологических и контекстуальных» [там же: 3]; выделено полужирным нами. — В. К).

Правда, на следующей странице той же статьи автор делает знаменательную оговорку. «Возможно, — говорит он, — было бы разумным разграничивать вызванные (evoked) значения и кодированные, при этом семантическая структура принадлежала бы только к области последних». Оговорка приводит к мысли, что «вызванные» значения все-таки не принадлежат языковой системе знаков (что, вообще говоря, хорошо согласуется с одним из центральных постулатов когнитивной лингвистики о принципиальном отсутствии водораздела между языковыми и общекогнитивными механизмами человека). Если это так, то вопрос, заданный в связи с анализом некоторых утверждений Томаселло, остается без ответа и в работе Лангакра.

В то же время сам тезис о «вызванных» значениях имеет широкое (и давнее) хождение и за пределами когнитивной лингвистики. Но прежде чем говорить об этом, кажется необходимым внести некоторую ясность в соотношение понятий «форма» и «означающее»; максимальное их сближение, доходящее до отождествления, можно обнаружить у многих авторов, в том числе и у тех, чьи взгляды анализировались в предыдущем изложении. Означающее знака безусловно правомерно считать его формой, но всякую ли форму уместно трактовать как означающее? Например, порядок слов несомненно является формой, которой соответствует (может соответствовать) вполне определенное значение. Однако стóит ли порядок слов считать означающим? Не все лингвисты согласны трактовать предложение как знак, но в любом случае порядок слов в предложении — не означающее предложения-знака, а лишь атрибут, а, точнее, структура означающего. То же самое относится к таким операциям, как редупликация или конверсия: это безусловно элементы формы, но, опять-таки, не означающие знаков, а операции над знаками. Упрощая, можно сказать, что форма в языке — это всё то, что передает значение; значение может передаваться (1) данной структурой конкретных фонологических единиц (фонем, слогов), (2) трансформацией этих структур: (2.1) с помощью чередований и прочих значимых преобразований, (2.2) аффиксацией, (2.3) операциями над целостными знаками (редупликация, конверсия, изменение порядка слов и др.), (3) использованием супрасегментных фонологических единиц (ударение, тон, интонация). Вполне уместно, как представляется, подвести все эти случаи под канонизированный структурной лингвистикой термин «план выражения». Но только тип (1) из перечисленных выше соответствует тому, что в соссюровской традиции принято называть означающим. Означающее знака, иначе, частный случай плана выражения. Говоря о знаке, означающем в его соотношении с означаемым, мы имеем в виду именно данное, узкое понимание соответствующих категорий.

Мы оставим в стороне — очень важные — вопросы о «тесноте» связи означающего и означаемого (см. об этом, например: [Anderson, Lightfoot 2002; Касевич; в печати]), равно как и проблемы асимметричности знака и его иконичности. Вернемся к понятию «вызванных» значений.

Одна из ранних формулировок, содержащая понятие вызванного значения, принадлежит аббату Жирару в его труде «Vrais Principes de la Langue Française» (1747): «Сущность слова заключается в его голосовом звучании, способном вызывать в уме представление…» (цит. по: [Ору 2000: 276–277]). Совершенно очевидно, что слово для Жирара — унилатеральная единица. Означающее и означаемое (если эти термины здесь вообще применимы) «разнесены» по принципиально разным сферам: означающее («голосовое звучание») принадлежит к сфере материального и, по-видимому, означающее здесь следует приравнять слову, в то время как означаемое отнесено к сфере ментального.

О вызванных (вызываемых) значениях (мыслях) говорит и Хомский в своей недавней монографии. По его словам, «при обычном использовании языка <…> вызываются мысли, которые мог бы выразить слушающий» [Chomsky 2002: 17]. Способность слушающего выразить мысли, которые доносит до него говорящий, вероятно, не следует понимать слишком буквально: вполне очевидно, что даже в пределах обыденного языка далеко не всякий способен и сам выразить мысль, сформулированную специалистом (или «просто» глубоким мыслителем), — и даже понять таковую. Речь здесь, скорее, идет о том, что понимание текста связано со встречной активностью слушающего, который строит гипотезы относительно содержания и формы воспринимаемого высказывания и в этом смысле, базируясь на той же языковой системе и частично совпадающих фоновых знаниях, моделирует предъявленное ему высказывание под «собственное разумение».