40 градусов - [6]

Прошло много томительных часов. Я извертелся в мягком кресле, прочел все газеты. Безбожно хотелось спать, но я крепился.

Наконец двери лифта распахнулись, и оттуда выкатился уже знакомый мне пузатый дядька в компании с двумя столь же яркими, судя по галстукам, деятелями.

Я бросился в ноги к директору, стеная о жизненно важном интервью.

Директор вежливо обогнул мою согбенную фигуру и, обернувшись, пояснил:

– Ты уж извини, парень. Не могу. День рождения у меня сегодня.

Троица, оживленно разговаривая, протопала по длинному коридору и втекла в номер. Громко щелкнул замок.

Оглушенным, выпотрошенным, измученным, разуверившимся стоял я посреди пустого фойе.

Как вдруг…

Меня осенило. Я вспомнил, что взял с собой в командировку бутылку водки. Так, на всякий случай. Это же у нас жидкая валюта.

Я выхватил из сумки бутылку и забарабанил в директорский номер. И как только выглянул директор, я шагнул внутрь, протянул ему водку и звонким пионерским голосом отчеканил:

– С днем рождения!

Это была фантастическая удача. Вместе со мной директора поздравляли министр атомной промышленности СССР и его заместитель. И все трое, желая уважить меня за проявленные смелость и находчивость, свободно отвечали на любые заковыристые вопросы.

Диктофоны в те времена у нас еще не водились. Я лихорадочно записывал все услышанное в блокнотик. И, конечно, пил с мужиками. Записывал и пил. Пил и записывал.

Очнулся я на челябинском железнодорожном вокзале. Наскреб денег, купил обратный билет.

Мало-помалу припомнил вчерашние события и выдернул из кармана блокнотик.

Его листки были украшены ломаными зигзагообразными линиями, которые ровным счетом ничего не могли сообщить пытливому читателю. Только первые две-три странички можно было с грехом пополам расшифровать.

Сидя в вагоне, я напрягал затуманенный мозг, силился воспроизвести многочисленные вопросы-ответы. Помнил, что разговор у нас шел очень важный, острый и интересный. Смутно помнил, о чем шел разговор. А вот что именно мы говорили, хоть убей, оказалось начисто смыто из памяти.

Кое-как смастерив текст интервью, я предстал перед Грамолиным.

– Получилось? – удивился Андрей Иванович. – Ну, молодец. Давай почитаем.

Я дал. И пока Грамолин, вчитываясь, хмурил брови, у меня из рукава на редакторский стол выполз еле заметный, прозрачный клопенок. Он приехал со мной из Челябинска. Но ему явно не повезло. Я смахнул его на пол.

Народ и власть

На излете двадцатого века поезд отечественной демократии почти скрылся в черном тоннеле имени Гайдара и Чубайса. В заплеванных тамбурах еще курили и спорили о судьбах страны голозадые энтузиасты. На полустанках местные миноритарии пытались столкнуть пассажирам чайники, посуду, хрустальные вазы, матрацы, постельное белье, тазы, ведра, электроприборы, стройматериалы – продукцию родных своих предприятий. Чиновничество, закаленное в боях с электоратом, сидело в купе, гоняло чаи, читало прессу, ожидало перемен.

Об эту самую пору задумал я эксперимент – стать депутатом городской Думы, опираясь исключительно на собственные силы и деньги. Я успел уже потрудиться в избирательных штабах, рассмотрел нехитрую эту механику изнутри. Кстати, и заработал немного. Но, видимо, еще не избавился от иллюзий. Я твердо решил, что, ступив на стезю большой политики, депутатом буду честным, неподкупным, неудобным для чиновников, чего бы мне это не стоило.

Однако сперва требовалось, чтобы мои избиратели выдвинули меня кандидатом в депутаты. Я столкнулся с трудностями уже в этом плевом, в общем-то, деле. Взял бутылку, пошел агитировать соседа. Сели на балконе. Сосед пил большими глотками, жмурился на летнем солнышке, артачился, критиковал власть. Настрочил в конце концов нужную бумагу, но настроение испортил.

Я стал вспоминать, кто из друзей живет поблизости. Вспомнил: Коля Порсев.

Он работал вместе со мной на городском радио, он с ужасным уральским акцентом вел туристическо-рыбацко-уфологические программы. Летом Коля пропадал, совмещая производственные запои с турпоходами.

Я призадумался, стоит ли звонить Порсеву. Несмотря на добродушный характер, он мог дать отказ. У него были свои счеты с властью. В незапамятные годы, в молодости, Коля в нетрезвом виде помочился на угол здания городского Совета народных депутатов и был за этим занятием пойман милицией. А затем выставлен из областной комсомольской газеты и сослан на периферию, где полюбил природу, уфологию и алкоголь.

– Старик, без вопросов, – ответил по телефону шестидесятник Порсев. – Я бы и сам в Думу рванул, но времени нет. Завтра идем на сплав по реке Белой. Река трудная, старик. Порожистая. Заходи через недельку, все подпишу, что надо.

Недели три я топтался у двери Порсева. Срок выдвижения был на исходе. Стоя под дверью, я представлял, как Коля сплавляется по реке Белой. Как, отмахиваясь от комаров, сидит у костерка, над которым сыто побулькивает котелок с ухой. Расчетливыми, матерыми движениями управляет байдаркой. Привольно раскинув руки, выдыхая самогонные пары, спит в маленькой видавшей виды палатке.

Низенькая, плотно сбитая, круглоголовая фигурка Коли Порсева вырастала в моем сознании в символ российского народа, весело и с пользой проводящего лето, невзирая на всякие там эпохи и поветрия. Народ в лице Коли не удосужился прервать ради меня свое летнее забытье. Значит, не нужны и не важны ему на данном историческом этапе честные, неподкупные депутаты. Народ всегда прав. И следовало бы мне успокоиться, отогнать мысли об эксперименте и, возможно, влиться в ряды соотечественников, братающихся с летней природой.