25 июня. Глупость или агрессия? - [56]

Как бы повела себя Германия, если бы вооруженный конфликт между СССР и англо-французским блоком стал реальностью? Об этом можно только гадать. Но не приходится ни на минуту усомниться в том, как оценивал возможное развитие ситуации сам Сталин. «Надо запомнить самое важное — философию Ленина. Она не превзойдена и хорошо было бы, чтобы наши большевики усвоили эту философию». А в соответствии с этой «непревзойденной философией» международная буржуазия в любой момент должна была отбросить все свои внутренние разногласия и объединиться для борьбы с первым в мире «пролетарским государством». Навязчивая идея о том, что «они вдруг возьмут и помирятся» как ночной кошмар преследовала Сталина на протяжении всей мировой войны. Даже после того, как Черчилль и Рузвельт — в полном противоречии со всей «философией Ленина» — бросились спасать его из той западни, в которую он сам себя загнал, маниакальная подозрительность Сталина не стала меньше. Тогда же, зимой 1940 года Сталин оценивал ситуацию в самых мрачных тонах: «Мы знали, что финнов поддерживают Франция. Англия, исподтишка поддерживают немцы, шведы, норвежцы, поддерживает Америка, поддерживает Канада. Знаем хорошо. Надо в войне предусмотреть всякие возможности, особенно не упускать из виду наиболее худших возможностей». Самая худшая возможность состояла в том, что из-за «ничтожной блохи» мудрой обезьяне придется спуститься с горы и вступить в схватку с одним из тигров, а может быть — и с двумя тиграми одновременно…

Отдадим должное товарищу Сталину, — выбирая между интересами дела и личным престижем, он в тот раз выбрал интересы дела. Первое предложение о готовности советского руководства выбросить за ненадобностью «правительство Куусинена» и заключить мирный договор с законными властями Финляндии поступило в Хельсинки 30 января 1940 г. Территориальные требования Советского Союза были при этом сформулированы весьма расплывчато («Необходимо также учитывать, что требования Советского Союза не ограничатся теми, какие были выдвинуты во время переговоров с господами Паасикиви и Таннером в Москве, поскольку после этих переговоров с обеих сторон была пролита кровь…») [22, 23]. В любом случае, этот дипломатический демарш свидетельствовал о готовности Сталина прекратить войну даже до достижения хотя бы минимальных военных успехов, которые могли бы позволить великой державе «сохранить лицо».

Увы, опасная болезнь, которую товарищ Сталин называл «головокружением от успехов», была распространена не только в Москве, но и в Хельсинки. В ответе, который финское правительство дало 2 февраля 1940 г., было больше обиды и гордости (по-человечески вполне понятных), чем здравого смысла. («Правительство Финляндии не начинало и не желало войны… Финляндия была удовлетворена своей прежней позицией, в основании которой лежали свободно заключенные договоры, и Финляндия не требовала для себя ничего… Правительство Финляндии считает, что передача территорий может быть осуществлена только путем обмена».) [22, 23]. По сути дела, Сталину предложили признать свое полное военное поражение и вернуться в исходную точку ни с чем. Разве что с согласием Финляндии на обмен некоторых территорий. И не более того.

Даже такие заявления «финляндской козявки» Сталин обдумывал целых девять дней (!), прежде чем 11 февраля затянувшееся затишье на фронте было взорвано грохотом артиллерийской канонады, известившей о начале генерального наступления Красной Армии на Карельском перешейке. Вероятно, на решение Сталина предпринять вторую попытку быстрого военного решения вопроса повлияла и поступающая по дипломатическим и разведывательным каналам информация, свидетельствующая о том, что дальше пустых разговоров и писания очередных «планов» англо-французское командование идти пока не собирается. Еще через месяц, в начале марта 1940 г., в Москве отчетливо поняли два взаимосвязанных факта: разгром финской армии неизбежен, но достичь его быстро не удастся. Несмотря на концентрацию огромных сил, стремительный марш-бросок по маршруту Выборг–Хельсинки так и не состоялся. Красная Армия наступала, но с огромными потерями, метр за метром мучительно «прогрызая» финскую оборону. Приближавшаяся весенняя распутица грозила еще более снизить темпы наступления, так как среди растаявших болот и озер (ледяной панцирь которых использовался в качестве взлетной полосы оперативных аэродромов) Красная Армия лишалась своего ключевого преимущества в танках и тяжелой артиллерии.

С другой стороны, угроза вмешательства в конфликт западных держав приняла уже абсолютно конкретные очертания: 13 марта немцы обнаружили английские подводные лодки у балтийских проливов [65], несколько тихоходных транспортов с войсками союзников уже вышли в море [95]. «Наиболее худшая возможность» начинала реализовываться, и мирный договор в Москве был заключен буквально за несколько дней до возможной высадки англо-французского экспедиционного корпуса в Скандинавии.

Подводя в своих мемуарах итоги «зимней войны», маршал Маннергейм пишет: «Причины того, что Советский Союз — хотя бы временно — решил отказаться от своих первоначальных планов, носили прежде всего военный характер… Молниеносного успеха не получилось… В дополнение возникла целая серия политических осложнений. Наиболее важным из них стала угроза вмешательства западных стран, что могло разрушить отношения СССР с Францией и Англией.