232 - [14]
— Не ты один, — похлопал Дромандуса по плечу могучий Хосе Варапанг, лучший друг Глефода и точно такой же меланхолик, неудачник, нытик и ничтожество. — Мы все здесь предатели, все. То, для чего мы собрались сейчас, следовало сделать еще давно, когда Освободительная армия только поднимала голову. Не знаю, как вас, господа, а меня убедило все, что сказал Аарван. Нам всем следует биться за династию и умереть за нее, если придется. Только так мы искупим ее грехи, друзья мои, только так и никак иначе.
— Я тоже, тоже хочу сказать! — вскочил девятнадцатилетний Най Ференга, обладатель льняного чубчика и нежного девичьего лица. — Я за, разумеется, за! Это же связь времен, вы понимаете? — он развел руки и вновь соединил их — так, что указательные пальцы соприкоснулись. — Если мы докажем, что даже сегодня, даже сейчас существуют такие герои, как в древности, мы как бы протянем нить, объединим прошлое с будущим! Все, что было — станет не напрасно, все превратится в преддверие нашего подвига!
— И бессмертие! — подхватил Лавдак Мур, не менее молодой и не менее глупый. — Разве слава не живет вечно? О нас напишут в учебниках, сочинят песни!
— И женщины! — вступил романтический Огест Голт. — Женщины любят храбрецов и тех, кто рискует собою. Клянусь всеми романами, нет женщины, которая пренебрегла бы идущим на смерть солдатом! Женщины чувствуют тех, кто горит недолго, но ярко. От них они зачинают во чреве. Из сильного выйдет сладкое, я читал это в книге.
Один за другим они говорили там, где не требовались слова, говорили по привычке, что было даром и проклятием старого мира. Видя, как легко и свободно эти люди дают обещания и клянутся не щадить живота ради великого дела, Дромандус тоже захотел что-нибудь пообещать. Сперва он решил предложить на алтарь победы собственную жизнь, однако тут же одумался, сообразив, что отдает слишком мало. Нет, ему следовало быть щедрее, пожертвовать самое дорогое, лучший плод своего ума и драгоценный помысел сердца!
— Слушайте! — крикнул Дромандус. — Слушайте все меня!
Он кричал так громко, так надсадно, что говор замер, и внимание Когорты всецело обратилось к нему.
— Мы слушаем, друг мой, — Глефод спустился со сцены и подошел к Дромандусу. — Пожалуйста, говори.
— Щит! — закричал Дромандус. — Я дарю вам свой щит!
«Щит» — побежало по столикам короткое, но емкое слово. Щит, щит, щит — но что это, собственно, за щит, а? Может быть, Дромандус объяснит? Только, ради Бога, без крика!
— Этот щит, — сказал Дромандус, — мое последнее изобретение. Да, я изобретатель! — крикнул он вновь и с вызовом оглядел собравшихся вокруг него. Никто никогда не мог разглядеть в нем изобретателя, все видели только ничтожество, жалкого нытика и гнуса. Даже теперь он ждал, что его окоротят, усомнятся в его способности изобрести хоть что-нибудь. Но воины хранили молчание. Они, люди слова, уже не видели реальности, и для них невзрачный Дромандус мог быть всем, чем пожелает: великим ученым, наследным принцем Гураба или человеком с луны. Они не удивились бы даже, что он один в состоянии победить всю Освободительную армию. Все, что ему было нужно, — сказать об этом.
Но Дромандус Дромандус сказал о щите, и Когорта Энтузиастов уверовала в щит Дромандуса.
— Да, — повторил шпион. — Я изобретатель. Я изобрел энергетический щит, способный выдерживать любые атаки. Лазерная пушка? Чепуха! Водородная бомба? Семечки! Этот щит отразит все. И я дарю его вам. Конечно, — спохватился он вдруг, — эта модель — экспериментальная, но вы ведь примете ее, правда? Щит — лучшее, что у меня есть, и он спасет вас в смертельном бою, обещаю!
— Конечно, мы примем твой дар, — сказал Глефод и, подойдя к Дромандусу, положил руку ему на плечо. — Как тебя зовут и с кем из нас ты дружен, раз пришел на собрание? Я хотел бы поблагодарить того, кто тебя привел.
— Меня никто не привел, — ответил Дромандус. — Меня прислали. Это полковник Конкидо, он хотел, чтобы я предал вас, рассорил и рассеял. Но теперь я…
— Это неважно, — сказал Глефод. — Если ты пришел по своей воле — тем лучше. Как тебя зовут?
— Дромандус, — сказал Дромандус. Он хотел добавить также, что и фамилия его — тоже Дромандус, но из скромности воздержался.
— Дромандус! — возвысил голос Глефод и поднял к потолку сжатую в кулак руку. — Трижды ура в честь Дромандуса, подарившего нам могучий щит!
«Ура, ура, ура!» — раздалось в зале стрип-клуба. Так свершилось предательство Дромандуса — свершилось именно потому, что он отказался предавать и предложил Когорте все лучшее, что в нем было. Тот щит, что он пообещал своим новым товарищам, — этот щит никуда не годился. В решающий миг, когда орудия линейного крейсера "Меч возмездия" нацелятся на отряд Глефода, щит выплюнет сноп искр, поперхнется дымом и прекратит работу. Поскольку же Глефод поверит Дромандусу и слишком понадеется на защитные свойства щита, то не возьмет с собой ничего другого, что могло бы его спасти.
Вероятно, как и многое другое, предательство Дромандуса не имело никакого значения. Как свидетельствуют историки военного дела, изучавшие "Меч возмездия" и снаряды РОГ-8, во всем мире не существовало брони или оружия, могущих спасти капитана Глефода. Поломка щита, таким образом, оказалась лишь проявлением космической иронии, ухмылкой той скрытой силы, для которой смерть капитана, крушение гурабской династии и триумф Джамеда и Туамот были одинаково важными деталями в великой мозаике исторического процесса.
На далёкой планете Тразиллан, в великом и несравненном кантоне Новая Троя живёт Гиркас, наполовину человек, наполовину конгар. Ума у него нет, таланта - тоже, а потому именно он лучше всего подходит для того, чтобы занимать должность Дун Сотелейнена. Что это за должность и в чем ее смысл, в Новой Трое давно уже никто не помнит - все знают только, что на это место назначают людей пропащих, ненужных обществу. Таким же считал себя и Гиркас, пока в один прекрасный миг не оказалось, что именно от его, Дун Сотелейнена, решения зависит судьба войны, продолжающейся уже пятьдесят лет, войны, как эти ни парадоксально, выгодной всем народам, населяющим Тразиллан.
«…Отец умер к полуночи, а воскрес перед рассветом, в час утренних сумерек. Когда я проснулся, он сидел за кухонным столом – маленький, худой, туго обтянутый кожей, с редкими волосами и большими ушами, которые в смерти, казалось, сделались еще больше. Перед ним стояла чашка – пустая, ибо мертвые не едят и не пьют. Я накрошил в тарелку черного хлеба, залил вчерашним молоком и сел напротив.– Что ты, отец? – спросил я его, но он ничего не ответил, только покачал головой. Мертвые не говорят – таков закон Леса…».