2312 - [48]

После сна — дальше по туннелю, еще не полностью проснувшись. Утренний час. Высвистывание медленной части «Героической» — похоронного марша Бетховена, казалось Вараму: написано так, словно внутри его кто-то умирал.

— Мы живем час, и он всегда один и тот же, — процитировал Варам.

Потом адажио первого из поздних квартетов, опус 127, вариации на тему, очень богатые, такие же величественные, как похоронный марш, но более обнадеживающие, полные любви к красоте. И дальше третья часть, до того сильная и жизнерадостная, что могла бы быть четвертой.

Свон угрюмо взглянула на него.

— Будь ты проклят. Тебе это нравится.

Хриплый смех вызвал приятное ощущение в груди.

— Опасность для него как вино, — проворчал Варам.

— А это что?

— «Оксфордский словарь английского языка». Там вычитал.

— Любишь цитаты.

— «Мы прошли большой путь и нам еще долго идти. И мы где-то посреди».

— Послушай, что это? Предсказание будущего из печенья?

— Кажется, Райнхольд Месснер[44].

Надо было признаться, что ему это действительно нравится. Еще всего двадцать пять дней — более или менее; не так уж много. Терпимо. Самая итеративная псевдоитеративность в его жизни; она интересна тем, что это крайний случай, которого он, вероятно, искал. Reductio ad absurdum[45]. Этот туннель дает не только сенсорную депривацию, но и сенсорную перегрузку, хотя лишь в нескольких отношениях: стены туннеля, бесконечные огни на потолке впереди и позади — вот все, что они могут видеть.

Но Свон это не нравилось. Этот день казался хуже предыдущих. Она даже пошла медленнее, чего никогда еще не бывало; Вараму пришлось остановиться и ждать ее, чтобы не уйти далеко вперед.

— Ты в порядке? — спросил он, когда Свон догнала его.

— Нет. Чувствую себя дерьмово. Думаю, начинается. Ты что-нибудь чувствуешь?

У Варама ныли ноги и колени. Но лодыжки были в порядке. И спина не болела, когда он начинал идти.

— Тело болит, — признался он.

— Меня беспокоит эта последняя солнечная вспышка. Когда видишь такую, более быстрое излучение уже настигло тебя. Боюсь, мы поджарились. Я себя ужасно чувствую.

— Мне немного больно, и все. Но ведь ты прикрыла меня у лифта.

— Вероятно, мы получили разные дозы. Надеюсь. Спросим дикарей, как они.

Спросили на следующем привале; судя по выражению их лиц, солнцеходы ждали так долго, что начали тревожиться.

— Как дела? — спросил Трон.

— Мне плохо, — ответила Свон. — Как вы трое?

Они переглянулись.

— Все в порядке, — сказал Трон.

— Ни тошноты, ни поноса? Голова не болит, мышцы не ноют? Волосы не выпадают?

Солнцеходы снова переглянулись, пожали плечами. Они тогда успели спуститься в лифте.

— Я не очень хочу есть, — сказал Нар, — но и пища здесь не слишком хорошая.

— У меня рука еще болит, — добавил Трон.

Свон, негодуюя, посмотрела на них. Солнцеходы молодые и сильные, они делают то же, что всегда, только под землей и против движения солнца. Она посмотрела на Варама.

— А как ты?

— Устал, — ответил Варам. — Не могу идти быстрей, чем сейчас, или дольше без перерывов.

Свон кивнула.

— Я тоже. Я, наверно, пойду еще медленнее. Поэтому, может, вам втроем пойти вперед? А когда дойдете до заката или встретите людей, расскажете им о нас.

Солнцеходы кивнули.

— Как узнать, когда мы будем на месте? — спросил Трон.

— Через две недели на очередной станции можете подняться на лифте и выглянуть.

— Хорошо. — Трон посмотрел на Тора и Нара, те кивнули. — Мы пришлем помощь.

— Отлично. Не слишком спешите, старайтесь не пораниться.

После этого Варам и Свон шли одни. Час ходьбы, полчаса отдыха, снова и снова — девять раз; потом долгая еда и сон. Час — это много; девять часов их переходов с отдыхом казались двумя неделями. Время от времени путники свистели, но Свон плохо себя чувствовала, а Варам не хотел свистеть один — только если она просила. Иногда Свон останавливалась и уходила в туннель облегчиться.

— У меня понос, — сказала она однажды. — Нужно очистить скафандр.

Потом она говорила только:

— Подожди немного.

Минут через пять или десять она появлялась, и они шли дальше. По ней стало заметно обезвоживание. Свон сделалась очень раздражительной и часто разговаривала с Полиной, а иногда и с Варамом злобно. Сварливая, вздорная, неприятная. Варам, раздраженный ее несправедливостью, тем, как бессмысленно она создает конфликты, шел молча, негромко насвистывая мрачные музыкальные фрагменты. В такие минуты он вспоминал урок, усвоенный еще в яслях: если окружающие угрюмы, перетерпи их трудные минуты, иначе вообще ничего не получится. В его ясли входило шестеро, и один из них был постоянно мрачен до депрессивности — в конечном счете, как считал Варам, именно это привело к распаду группы; сам он был из тех, кто меньше способен видеть личность во всем ее диапазоне. У шести человек складываются тридцать парных взаимосвязей; чтобы ясли выдержали, плохими из этих тридцати должны быть всего одна или две пары связей. Их ясли даже близко к этому не подходили, но позже Варам понял, что именно этого самого мрачного, каким сам он сделался в депрессивной половине своего цикла, остальным и не хватало больше всего. Урок следовало помнить и руководствоваться им.