2312 - [37]

в моделях, основанных на исчезновении одного и возникновении другого, любая экономическая система или исторический момент рассматриваются как нестабильное сочетание былой и будущей систем. Таким образом, капитализм был комбинацией (или полем битвы) остаточного элемента — феодализма и возникающего элемента — какого?

после успеха марсианской революции и возникновения единой, охватывающей всю планету социально-демократической структуры управления открылись широкие возможности следования этой схеме. Уверенные в соблюдении Договора, все новые индивидуальные рынки поселений заключали двусторонние сделки, так называемые «дополнительные», на границах системы. Если бы не Марс и его

если остаточная система на Земле — феодализм, остаточная система на Марсе — капитализм

пограничные поселения процветали, в них рос уровень образования и культуры этого это общество базируется на совместном планировании и разделении задач.

существование маргинальной экономики, полуавтономной, полурегулируемой, отдающей анархией, пронизанной мошенничеством, двурушничеством и преступностью, приводило в восторг сторонников свободного рынка, либертариев, анархистов и многих других; одним нравился обезьяний бартер, другим — суровость Дикого Запада и безграничные возможности обогащения

маргинальный капитализм — сфера приложения сил для крутых парней, как регби и американский футбол; он для тех, у кого повышенный уровень тестостерона. С другой стороны, при некоторой упорядоченности и изменении отношений он становится интересной и даже красивой игрой вроде баскетбола или волейбола. На границах это ценный проект, форма самореализации, не жизненно важная, но способная быть отличным хобби и даже, возможно, формой искусства

почти полное оттеснение капитализма было большим достижением марсианской революции, как победа над гангстерством или любыми формами рэкета

Варам и Свон

Варам прибыл в Терминатор раньше, чем вернулась с Земли Свон. В это время город двигался по огромной впадине кратера Бетховена; Варам набрался храбрости и, когда Свон вернулась в город, спросил, не хочет ли она отправиться в концертный зал у западной стены кратера — послушать исполнение музыки и вникнуть в происходящее. Связываясь со Свон, он нервничал (пришлось ему признаться себе). Ее порывистость не позволяла строить предположения, чего ожидать; он даже не мог понять, поедет ли слушать Бетховена со Свон или с Полиной. С другой стороны, Полина ему нравилась. Так что в любом случае должно было получиться хорошо. И если повезет, Свон не будет настойчиво выпытывать, каковы были планы Алекс относительно квантовых компьютеров. Инспектор Женетт очень ясно дал понять, что рассказывать об этом Свон нельзя.

Одной возможности послушать Бетховена хватило, чтобы подтолкнуть его. Он позвонил Свон, и та согласилась поехать.

После этого Варам просмотрел программу концерта, на который они собирались, и обрадовался, узнав, что исполняются редкие транскрипции: во-первых, ансамбль духовых инструментов сыграет аранжировку фортепианной сонаты «Аппассионата»; затем опус 134, собственную аранжировку Бетховена для двух фортепиано его Grosse Fugue для струнного квартета, опус 133. И, наконец, струнный квартет исполнит свое переложение сонаты Hammerklavier.

Прекрасная программа, подумал Варам, присоединяясь к Свон у южного выхода Терминатора; радостное ожидание позволило ему преодолеть смущение и нервнозность — и от встречи с ней, и оттого, что предстояло выйти на поверхность Меркурия. Необходимость будет гнать нас на запад… что ж, сказал он себе, в известном смысле это всегда верно, и сосредоточился на мыслях о предстоящем концерте. Может, никаких причин для тревоги нет. Занятно думать, что он, возможно, просто иррационально боится солнца.

В небольшом музее на западной стене кратера он с удивлением увидел, что в зале они почти единственные слушатели, если не считать музыкантов, тех, которые в эту минуту не играли, а сидели в первых рядах и слушали. Главный зал мог вместить несколько тысяч человек, но, к счастью, концерт давали не в нем, а в небольшом боковом зале на несколько сотен мест, с маленькой сценой в греческом стиле и превосходной акустикой.

Духовой ансамбль, чуть превосходивший численно сидящих в зале, сыграл «Аппассионату» до конца; такого прекрасного духового исполнения Варам еще не слышал; музыка взволновала его. Переложение в ветры сделало эту сонату новым произведением, как аранжировка Равеля сделала совершенно новыми «Картинки с выставки» Мусоргского.

Когда музыка смолкла, на сцену поднялись два пианиста и на двух больших роялях, прижавшихся друг к другу, как два спящих кота, сыграли переложение Grosse Fugue самого Бетховена. Им пришлось выступать в роли ударников, просто колотить по клавишам. Явстенно как никогда Варам осознал сложное плетение большой фуги, ее безумную энергию, маниакальную имитацию сломанных часов. Резкие удары по клавишам придавали произведению большую ясность и страстность, чем могли бы достичь лучшие в мире скрипки. Замечательно!

Затем они ознакомились с движением в другую сторону. Один композитор переложил Hammerklavier для струнного квартета. Здесь, хотя играли четыре инструмента вместо одного, тоже была сделана попытка передать напряжение Hammerklavier’a. Соната, распределенная между двумя скрипками, альтом и виолончелью, звучала великолепно: величественный гнев первой части, изящная до боли красота медленной части, одной из лучших у Бетховена, и финал, снова большая фуга. Для Варама это звучало как один из поздних квартетов — новый поздний квартет, ей-ей! Невероятно волнует. Варам оглянулся на публику и увидел, что исполнители на духовых инструментах и пианисты вскочили и стоят, раскачиваясь, подпрыгивая, подняв лица и закрыв глаза, как на молитве; иногда они судорожно махали перед собой руками, словно дирижировали или танцевали. Свон тоже танцевала стоя, охваченная восторгом. Варам был доволен: он остался один в пространстве Бетховена, в великом пространстве. Его шокировало бы, если бы кто-нибудь вторгся туда; Свон тогда нарушила бы границы его зоны сопереживания.