23 рассказа. О логике, страхе и фантазии - [3]

Ромка сжал в ладони холодные пальцы матери. Они напоминали ему сосульки внутри продуктовых холодильников.

— Мам… — тихонько позвал он. — А мы утром подарки будем друг другу дарить? Как раньше?

Вместо ответа мама погладила его по голове. Потом встала и вышла в спальню.

Ромка тоже пошел к себе. Разделся. Выключил свет. Лег в постель и стал водить пальцами по столбику чисел.

Триста шестьдесят пять…

Триста шестьдесят пять…

Триста шестьдесят пять…

Глаза слипались, из большой комнаты надсадно тянуло хвоей, а в голове, как отпечаток на сетчатке после долгого смотрения на лампочку, раз за разом повторялось, как Ирка кружится вокруг елки с синим шариком в руке. Круг… Триста шестьдесят пять… Еще круг… Триста шестьдесят пять…

Ромка поставил палец не еле различимый в темноте столбик и повел пальцем сверху вниз. Бумага была плотной, скатавшейся от многократных прикосновений. Ромка не видел чисел, но знал, что они там были. С того самого дня, как они оказались тут. Триста шестьдесят пять… Ирка смеется, кружится, триста шестьдесят пять, кружится…

Двести восемьдесят один.

Ромке было девять, когда всё случилось. Ирке — три. Поэтому он помнил, а она — нет. Поэтому она радовалась Новому году. А он — нет.

Двести шестнадцать…

Сто шестьдесят шесть…

Сто двадцать восемь…

Все быстрее и быстрее кружилась Ирка в темноте, все меньше и меньше становились цифры, все ниже опускался палец по столбику чисел.

Ноготь зацепился за шероховатость истертого листа, и бумага с оглушительным треском порвалась.

Ромка открыл глаза. Он включил ночной свет и увидел, что лист оторвался как раз на сегодняшней точке спирали. Тридцать четыре бывших дня в году.

Шлепая босыми ногами, он прошел мимо елки в спальню родителей. Мама спала одна, свернувшись на левой стороне кровати, обхватив колени, — прямо как его сестренка. Папа обнаружился в комнате Ирки. Он сопел, прихрапывая, откинувшись в кресле у ее кровати. Книжка сползла с его колен на пол. Ирка спала, широко раскинув руки, чему-то улыбаясь во сне. Ночник отбрасывал на ее лице причудливые тени.

Она радовалась Новому году. Гребаному. Новому. Году.

Ромка выбежал в большую комнату и, не раздумывая, налетел на елку, вложив в удар всю массу своего худенького тела. Зеленые иглы вонзились в него, как колючая проволока. Елка покачнулась, прошла невидимую точку невозврата и рухнула на пол.

— Получай! На! Вот тебе! — кричал Ромка сам не свой, прыгая по лежащему противнику босыми ногами, не чувствуя, как в стопы врезаются осколки разбившихся игрушек. — Ненавижу тебя! Ненавижу Деда Мороза! И папу!

Храп в Иркиной комнате прекратился. Папа зашевелился там, как темный косматый медведь. Он шел сюда. Шел, чтобы увидеть, что Ромка натворил.

Ромка выбежал в прихожую, повернул ключ и выскочил наружу, под мигающий белый свет фосфоресцирующих ламп.

Холодный бетон обжигал ноги, а Ромка бежал.

Мимо запечатанных дверей других квартир. Мимо холодильных камер, таких больших, что когда-то маленький Ромка умудрился там потеряться и чуть не замерз насмерть. Мимо генераторов биосинтеза растений, возле которых все было усыпано еловыми иглами — иссохшими, желтыми, а еще свежими, зелеными. Мимо камер для сжигания мусора, отходов и человеческих тел. Мимо забытого кем-то трехколесного велосипеда. Мимо библиотеки, откуда папа принес «Маленького принца».

Темный косматый медведь сзади догонял. Он шумел, топал ногами, звал. Звал Ромку по имени.

Ромка думал, что сейчас он споткнется. Грохнется о бетонный пол, как поверженная елка. И если в падении он ударится головой достаточно сильно, то ему не нужно будет больше повторять цифры в столбике. Сто двадцать восемь. Девяносто восемь. Семьдесят шесть. Пятьдесят восемь. Сорок пять. Тридцать четыре.

Тридцать четыре. Сегодня было как раз тридцать четыре.

Он просто остановился, словно врезался в разверзнувшееся гравитационное поле, уперся руками в колени и тяжело задышал. Только сейчас он почувствовал, как болят его изрезанные осколками и немеющие от холодного бетона ноги.

Папа нагнал его и чуть не врезался.

— Ромка! — закричал он. — Сынок!

Он оторвал его от пола, прижал к себе, и запах был сразу всем — домом, пижамой, большой комнатой, елкой. Новогодней елкой.

Папа нес его домой на руках. Ромка смотрел в потолок и смотрел, как плывут вверху белые трубки ламп.

В квартире было тихо. Ни мама, ни Ирка не проснулись от ночного переполоха.

Папа зажег свет на кухне, усадил Ромку на стул, осторожно вынул из ран мелкие разноцветные осколки, обработал ранки перекисью. Раздобыл на антресолях шерстяные носки и натянул Ромке на ноги. Перенес его в комнату, перешагнув по дороге через лежащую навзничь елку. Уложил в кровать.

Ромка лежал в темноте, чувствуя, как колышется от дуновения вентиляции оторванный кусок бумаги на стене.

— Пап… — тихо сказал он.

— Что?

— А ты где снег взял?

Папа шумно задышал в темноте. Все-таки он запыхался, пока нес Ромку на руках. Худенький, но уже не пушинка.

— В морозильной камере, — ответил он.

— Это ты хорошо придумал. Ирке понравилось.

Они помолчали.

— Пап…

— Что?

— Мне страшно.

В наступившей тишине ничего не было слышно. Словно папа нырнул в прорубь в прежнюю январскую стужу, задержав дыхание.