22:04 - [56]

Когда, погуляв часа два, я вернулся, они все еще трудились, поэтому я, пока они, превращая день в ночь, стучали надо мной молотками, поместил их в вымышленное лето своей поэмы:

Возвращаюсь и вижу людей на крыше,

работают – днем было бы жарко, – я машу,

меня видят, неловкий обмен

испанскими фразами, бог его знает,

что я им сказал, спутав

условное наклонение с несовершенным видом.

Нортеньо из их радио наполняет дом, где я —

надеюсь, они знают – не хозяин: пишу здесь,

и только.

Вскоре перейдут на другую крышу —

тот дом я называю его домом,

потому что Майкл, который ведает этим поселком,

оттуда помчал его в больницу не то в Мидленд,

не то в Одессу…

Когда рабочие, покончив с моей крышей, занялись домом Крили и я смог читать (писать я могу и при шуме, но читать только в тишине), я вернулся, как делал почти каждый день, к местам о Гражданской войне:

…он не считает нужным обуздывать свою любовь

к плотской роскоши их умирания: федеральное

тело, от которого отпадают конечности, ведро

около койки на этот предмет, почти никогда

не упоминает расу, лишь замечает,

что видит множество

чернокожих солдат, что чистоплотные

черные женщины могут

быть прекрасными сестрами милосердия,

а сам снова и снова

раздает деньги юношам с пробитыми органами;

вот он, «юнионизм», приверженность

единству страны: умереть

с блестящими волосами подле мелких монет,

стать частью

величайшей поэмы. Или утопический

элемент состоит

в любви к запаху кала и крови, к запаху бренди,

сочащегося сквозь рану, в политике чувственного

опыта в чистом виде? Когда умираешь

в здании Патентного управления[87],

можно поиграть словами, думая об истечении срока,

и тебе предстоит попасть в один из огромных

стеклянных ящиков с уменьшенными моделями

машин, орудий, со всякими диковинами. Знай же,

твой президент будет застрелен в театре,

актеры будут президентами, малые суммы,

циркулируя, станут чудовищными, смотри:

я пришел из будущего предостеречь тебя.

Впервые после приезда бодрствуя днем, я решил не ложиться до вечера и в какой-то мере восстановить свой обычный режим. Когда почувствовал себя слишком уставшим, чтобы писать, стал смотреть на своем компьютере «Страсти Жанны д’Арк» Дрейера[88] – любимый фильм Алины; Фальконетти, которую Дрейер заставлял стоять на коленях на каменном полу, чтобы гримасы боли выглядели натурально, словно вышла со мной на связь по скайпу. Я решил составить план на завтрашний день, побывать в Чинати; проглядел имевшиеся в доме книги о Джадде. Сказал себе, что надо побриться и вернуться из аномальной жары поэмы в текущее время. Завтра начну работать над романом.

Завтра посмотрю постоянные

инсталляции Дональда Джадда в бывших депо, но

вот уже завтра, а я не пошел, отправился

без головного убора

в середине дня, заблудился, и вскоре

перед глазами заплавали пятна, я вернулся в дом,

внутреннее море[89] зеленое, пока глаза не привыкли,

я прилег, и приснилось, что я его вижу, море.

Вечером побреюсь, выпью глоток-другой

с приятелем

приятеля, но это было на прошлой неделе,

и я отказался —

мол, высота на меня все еще действует, давайте

увидимся чуть попозже, когда я к ней привыкну.

Вчера смотрел фото вещей Дональда

Джадда в книге,

которую держат в этом домике, и решил не ходить,

пока не окончу поэму, которую перестал писать,

но допишу. Что мне надо —

это жилище внутри жилища, тогда

я смогу вернуться в эту комнату отдохнувшим,

посмотреть Джадда

с приятелями приятелей, увидеть, как пятнышки

крови расцветают на шее, показывая,

что я побрился вовремя, тогда как сейчас

я обрастаю бородой, но еще не оброс.

Бритье – способ ритуально начать рабочий день,

не перерезав себе горло, когда есть

такая возможность.

«Мытье и бритвы – удел простофиль,

мой удел – веснушки и колючая борода»[90],

читая его, то и дело испытываешь смущение.

Сегодня меня брила во сне

сестра милосердия, похожая на Фальконетти,

моя койка стояла среди огромных

алюминиевых ящиков,

которые я все еще рассчитываю увидеть,

потом я побрился

наяву и почувствовал, что выполнил

дневную норму работы, обращенный спиной

к будущему. Музей закрыт

по воскресеньям и ночами, из которых

твоя жизнь здесь

и состоит, так что планируй посещение

задолго или просто ходи вокруг здания,

где выставлены скульптуры Чемберлена

из раскрашенной и хромированной стали,

лучше всего

смотреть на них сквозь свое отражение в окне;

на картине Бастьен-Лепажа «Жанна д’Арк» (1879 г.)

Жанна, слыша зов, в экстатическом забытьи

протянула левую руку, точно ищет опоры,

но пальцы руки

вместо того, чтобы ухватиться за листья или ветку,

растворяются в воздухе, и это для меня

ключевая деталь. Ее пальцы

аккуратно помещены художником

на диагональной линии взора

парящего полупрозрачного ангела,

чью бестелесность,

как и двух ангелиц, он, по мнению критиков,

не смог примирить

с реалистичным изображением будущей

святой; его «неудача» с пальцами,

поглощенными фоном, – распад пространства —

напоминает мне фото, где люди тают,

фото, позволяющее Марти измерить время,

оставшееся до будущего, в котором

мы смотрим фильм,

только пальцы Жанны дематериализует

не отсутствие будущего, а присутствие: нельзя

вскочить от ткацкого станка так быстро,

что опрокидываешь табуретку,

и броситься к плоскости