2084.ru - [7]

Он решил гордо сдохнуть: тут, в лагере, никто из людей не мог победить. Ну и пусть у этих тварей будет одним носителем меньше.

Через сутки в зоне Ц, уже с переломанной рукой, Гуляев передумал умирать. Не от боли передумал, не от страха, хотя натерпелся и того, и другого. Контакт с другом не прошел бесследно: он научился читать мысли этих тварей. Слабенько, поверхностно, но он их слышал. Против своей воли Гуляев оказался нашим шпионом в стане врага. И без малейших шансов передать информацию своим.

Сдаться он теперь не имел права, сдохнуть тоже не имел права, надо было ходить по лезвию бритвы, но как, подскажите, люди добрые, он всего-навсего художник, пусть и неплохой.

Дорого бы он дал, чтобы поменяться местами с отчаянным генералом Иванченко: тот мигом бы придумал двадцать два роскошных плана…

А потом, уже в санчасти, изувеченный физически и почти что сломленный духовно письмом из дома Гуляев уловил сигнал извне и понял: все было не зря.

* * *

– С возвращением, товарищ генерал, – сказал Гуляев.

Ивченко был худ и измучен, но глядел бодро, и Гуляев вдруг сообразил, откуда ему знаком этот необычный для лагерника взгляд.

Так смотрел профессор Леонов, когда собрался в зону А.

– Что-то устал я, Андрюха, – сказал Ивченко. – И, главное, крики эти с утра до ночи… Чуть не оглох. Думал-думал и надумал. Пора мне, старику, в санаторий.

Охранники по бокам генерала деликатно поддерживали его под локти и мягко улыбались. Это важный воспитательный момент, когда один будущий носитель убеждает другого. В идеале всегда так должно быть: рационально и эффективно. Охрана готова была стоять и ждать сколько понадобится.

Интересно, что за авантюру он теперь затевает, подумал Гуляев. Или на самом деле сдается? А мне не все равно? У меня сегодня одна задача: до ночи дожить.

– Ну и правильно, – сказал он. Поклонился генералу и зашагал дальше вдоль забора. Гуляев очень боялся переиграть и тем вызвать подозрение. Ему сегодня до самой ночи только и делать, что бояться.

– А ты когда? – спросил генерал у удаляющейся спины.

Гуляев, не оборачиваясь, пожал плечами.

Не скажешь же «никогда». Могут неправильно понять.

Или, наоборот, слишком правильно понять.

На обед идти не хотелось, но Гуляев себя заставил. Чтобы, опять-таки, никого не удивить. Он вяло хлебал баланду, когда рядом уселся Генка Бергман.

– Ты-то тут чего забыл? – искренне поразился Гуляев.

– Жри давай, не отвлекайся, – сказал Бергман. – И слушай. С завтрашнего дня начинается большой выпуск.

– Знаю.

– Ничего ты не знаешь. Всех, кто остался… – Бергман склонился над миской и энергично заработал ложкой, – … поделят на перспективных и бесперспективных… тьфу, черт, как вы это жрете…

– А чего бы и не пожрать нам, бесперспективным, – лениво сказал Гуляев.

– Ты-то как раз перспективный! Не сиди так, хлебай баланду, не привлекай внимания. Ты перспективный, поэтому тебя завтра утром заберут в зону Ц. На доламывание. Церемониться и разводить психологию больше не будут. Кого доломают за неделю, тех в зону А. Кого не доломают и с ними всех бесперспективных – в расход.

– Чего это они засуетились так? – лениво удивился Гуляев.

Бергман перестал хлебать и посмотрел на Гуляева очень внимательно.

– Андрюха, ты на самом деле решил тут сдохнуть? Нет, я понимаю, семья у тебя… Сдалась. Но это, считай, военная потеря. Разбомбили. Они погубили твоих близких, зачем ты позволяешь им губить еще и себя?

– Я не вижу выхода, – сказал Гуляев и уткнулся в миску.

– Я вижу. Уходить надо. Сегодня вечером через час после поверки. Я знаю как. Уйдем вместе.

Гуляев продолжал смотреть в миску. Ему очень не нравился этот разговор. Он сегодня никому не доверял и в особенности Бергману. Генку могли подослать с проверкой. Или сам решил выслужиться, провокатор. Ему нелегко приходится, вот кто по лезвию ходит, так это Генка. Чтобы удержаться, надо иногда и друзей сдавать. Хотя какие мы друзья, так, приятели.

– Они неспроста засуетились, – нажимал вполголоса Бергман. – Что-то у них туго идет. Значит, есть шанс. Значит, наши сопротивляются. Уйдем подальше, заляжем, осмотримся, я все продумал… Отыщем наших и воевать будем. Воевать, понимаешь, а не тут загибаться!

– А как же твой гениальный план? Кто хотел при оккупантах независимым журналистом заделаться? Единственным в своем роде?

– Я думал тогда, что все кончено! – горячо зашептал Бергман. – Помнишь, сколько я твердил, что мы проиграли? Не проиграли, вот сердце подсказывает. Прямых доказательств нет, но через меня в канцелярии много всяких косвенных данных проходит… Есть сопротивление. И очень серьезное. Уйдем, Андрюха! Уйдем к нашим!

Гуляев левой рукой достал из-за пазухи правую и тяжело уронил ее на стол.

– Пойми меня правильно, Гена… Такой рукой даже ширинку не застегнешь. Какое уж «воевать». И не рисовать мне больше. Я пробовал левой, спасибо тебе за тот карандаш… Они меня не доломают, Гена. Они меня уже сломали, просто не заметили, что сломали вовсе, уже не починишь.

– Тогда уйди, чтобы жить! Жить, черт возьми! – шепотом вскричал Бергман. – Руку тебе испортили, но ведь яйца дверью не отдавили!

– Геночка, – сказал Гуляев ласково. – Тебе не мешало бы заглянуть в зону Ц на экскурсию. Там никогда и никому не давили яйца дверью. Ты так и не понял, что наши оккупанты – интеллектуалы. Они умеют обращаться с другими интеллектуалами. До яиц просто ни разу не доходило.