— Теперь меня мучают сомнения, учитывая то особое внимание и предупреждение, которое было высказано Никитой Сергеевичем в его речи, и, сознавая всю свою ответственность, я хотел бы посоветоваться с Вами — стоит ли мне и театру дальше работать над этой пьесой.
— Я хочу ещё раз проверить себя: прав ли я или Александр Трифонович. Если Вы скажете то же, что А.Т. Твардовский, я немедленно забираю пьесу из театра… Мне будет очень больно, если я в чем-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич».
— И Лебедев заключал: «Прочитав пьесу, я сообщил тов. Солженицыну, что, по моему глубокому убеждению, пьеса в теперешнем виде для постановки не подходит. Автор пьесы и режиссёр согласились и сказали, что не будут готовить пьесу к постановке» Какой чистый образец смирения!
И наконец: «А.И. Солженицын просил меня, если представится возможность, передать его самый сердечный привет и наилучшие пожелания Вам, Никита Сергеевич. Он ещё раз хочет заверить Вас, что хорошо понял Вашу отеческую заботу о развитии нашей советской литературы и постарается быть достойным высокого звания советского писателя» («Кремлёвский самосуд», М., 1994, С. 5–7).
Писатель, ну, просто лобзает Генсека за отеческую заботу и божится, что ему будет очень больно, он терзается при мысли, что вдруг не оправдает доверие партии. А главное, ведь эту пьесу решительно отверг Твардовский: «Я бы её запретил», и Анна Ахматова сказала о ней: «Какая-то средневековщина!», но драматург не поверил двум большим художникам, даже «литературному отцу». Как известный тип советского человека, он обратился за разрешением спора в ЦК, и вот только мнение цэковского чиновника заставляет его угомониться. Мадам Сараскина, верная идее прихорашивания своего героя, в необъятном сочинении о нём не нашла места для этого лакейского письма в ЦК. А мне он в ту пору писал: «Нам необходимо учиться видеть красоту обыденного». Какого «обыденного»? Да, конечно же, советского, иного не было.
— Но вот произошли два события: из Кремля намахали Хрущёва и Комитет по Ленинским премиям прокатил на вороных Солженицына, уже проткнувшего дырочку в пиджаке для драгоценной медали… В своё время кто-то сказал: если бы в надлежащий час генералу Дудаеву нацепили на погоны к одной звезде вторую, то никакой чеченской войны не было бы. Не знаю… Но Солженицын с его уверенность в себе как в «мече Божьем» забыть и простить такой конфуз просто был не способен. Во всяком случае именно с той поры всё и началось и переменилось…
Остаётся лишь добавить, что, когда Твардовский умер, времена переменились и вместо Хорущёва да Лебедева возникли Ельцин и Швыдкой, Апостол тотчас всем этим воспользовался: и «Шалашовка» была поставлена в театре «Современник» у Юрия Любимова и «Пир победителей», от которого он в 1967 году отрёкся, признал «давно покинутым», появился на сцене Малого театра у Юрия Соломина. Вот вам, ваше преосвященство, и Юрьев день!
В. БУШИН
(Продолжение следует)
