1982, Жанин - [122]

Жанин никогда не была актрисой, никогда не была домохозяйкой, никогда не работала. Бывают такие барышни. Она всегда могла себе позволить любые вещи, какие ей понравятся, впрочем, вещи никогда не нравились ей подолгу, отсюда ее обиженные надутые губки на фото а ля Джейн Рассел для рекламы «Изгоя». Отсюда ее тяга к грубым, бессистемным, слегка комичным и уродливым нарядам, искусно скроенным из дорогих материалов, – так она демонстрирует, что ей наплевать на собственную внешность. Отсюда ее тесные светло-коричневые штаны (простите, сэр?), отвали, я занят ее плотными кожаными штанами цвета хаки, так тесно стянутыми на ее тонкой талии, что ЕДВА ЛИ ее задница может оказаться достаточно пышной, чтобы заполнить все мешковатое пространство этих толстых бесформенных штанов, но как мучительно хотелось бы, чтобы она его заполнила. Каждая штанина заканчивается аккуратной манжетой, подвернутой дюймов на шесть выше ее голых лодыжек, нет, нет, манжетой с молнией, которая плотно застегивается чуть повыше ее лодыжек. Она в белых парусиновых туфлях, нет, в кедах, нет, все-таки в парусиновых бейсбольных туфлях без шнурков на босу ногу. Я хотел сказать, что они могли бы быть зашнурованы, на каждой туфле есть дырочки для шнурков, но самих шнурков нет, да перестань ты ползать по полу, поднимайся выше, вспомни тонкую талию Жанин и ее большие груди в белой шелковой почти расстегнутой блузке, никаких лифчиков, открытая шея, а над ней это милое надутое личико, кстати, что с волосами? Целое облако светлых локонов, не стянутых в пучок, но пышно обрамляющих лицо, как толстые кожаные штаны обрамляют ее попку. И небольшие бриллиантовые серьги в ушах. Пауза. Глоток воздуха.

(Простите, сэр…) Не прощу. Она рассеянно листает журнал, лежащий у нее на коленях, – Космополитэн» или «Вог», скорее «Вог», уж очень тоскливо ей смотреть на эти глянцевые страницы, где утонченные модели демонстрируют шмотки/обувь/шмотки/губную помаду/ шмотки/лак для волос/шмотки/украшения/ шмотки/ парфюмерию/шмотки и неожиданно дешевый рецепт от шеф-повара – блюдо из икры, трюфелей и ломтиков рыбы, выложенных на капустном листе. Она вздыхает, поднимает взгляд на водителя и спрашивает:

– Как ты себя сегодня чувствуешь, Фрэнк?

– Отлично. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что последняя наша ночь была, на мой взгляд, так себе. Ты, Фрэнк, конечно, мальчик симпатичный и массаж делаешь чудно, но я стала появляться с тобой в обществе не из-за твоих умелых рук. Это я в любой момент могу купить за деньги. Некоторые мои хорошие друзья пользуются услугами твоих рук. Я выбираюсь с тобой по вечерам, ожидая, что получу удовольствие от тех семи или восьми дюймов, которые в последний раз меня несколько разочаровали.

Фрэнк отвечает с ухмылкой:

– Жанин, сегодня вечером у тебя будет много этих специальных дюймов, у тебя вообще будет много всего, даже такого, о чем ты и помыслить не могла.

– Правда? – говорит Жанин, широко зевнув.

– Чистая правда.

– Как, говоришь, называется это место?

– «Скотный двор».

– Хотелось бы, чтобы оно оказалось хорошим местом, – произносит Жанин и переворачивает страничку. – А что там за народ?

– Богатые и красивые люди. Кое-кого ты даже знаешь.

– Ну ладно, будем надеяться, что место окажется хорошим, – говорит Жанин, глядя на иллюстрацию на задней обложке журнала, расположенную между рекламой солнечных ванн и французских домиков для уикендов. Подпись – цитата из «Шерифов и воришек», ноною противоречивого романа то ли Нормаил Мейлера, то ли Джона Апдайка. На первый взгляд это фотография вечеринки на ранчо какого-нибудь миллионера, но слишком отчетливые очертания фигур, мягчайшие тональные переходы красок, полное отсутствие мелких погрешностей, которые неизменно присутствуют даже на самых качественных фото, свидетельствуют о том, что это искусная картинка, сделанная по фотографии. Все герои выглядят на ней чересчур сексуально и привлекательно, и почти на каждом ковбойские сапоги, джинсы и жилетка. Даже дамы одеты так же, за исключением нескольких женщин в длинных джинсовых юбках со сквозным разрезом на кнопках. У кого-то они расстегнуты больше, у кого-то меньше (простите, сэр?), слушай, возвращайся попозже, я слишком восхищен сейчас этими женщинами с обиженными и встревоженными мордашками в расстегнутых белых шелковых блузках безо всяких лифчиков. В отличие от улыбающихся женщин в тесных джинсах, стоящих по кругу с разноцветными коктейлями, пи встревоженные милашки в юбках и блузках стоят со скованными за спиной запястьями (а почему не со скованными локтями?), идиот, это же анатомически неосуществимо, цепь слишком коротка (а ведь полицейские сковали наручниками локти Роскошной), заткнись, опять Ты пытаешься мне весь кайф испортить, где это я остановился, когда Ты начал перебивать меня?

Ах да.

Жанин не сразу замечает эти детали на картинке. Они прячутся на заднем плане, а сейчас она увлечена разглядыванием переднего плана. На нем изображена (вид сзади) женщина, крепко стоящая, расставив, раздвинув, расставив ноги, на мощеном дворике патио. Поскольку все остальные смотрят на нее, то кажется, что именно она причина веселья одних и тревоги других. На ней мешковатые кожаные бриджи цвета хаки, с манжетами, застегнутыми на молнии чуть повыше ее стройных голых лодыжек, белые парусиновые бейсбольные туфли без шнурков на босу ногу (бейсбольные туфли обычно высокие), ну хорошо, белые сандалии/шлепанцы/кеды без шнурков, довольно ползать там внизу, скорее ВВЕРХ, к ее стройной талии, которая перехвачена широким поясом с кнопками? Сложно сказать. Ее талию заслоняют руки, запястья которых скованы наручниками у нее за спиной. На ней белая шелковая рубашка? Нет, выше талии она совершенно голая. Какие у нее волосы? Сложно сказать. Ее головы вообще не видно, потому что верх картинки срезан ей по плечи. Жанин узнает только штаны и кеды, и это узнавание взволновало ее. Ей становится ужасно интересно, что же там, в начале, она быстро пролистывает несколько страниц и читает с середины. Прочитав несколько предложений, она чувствует, как ее охватывают странные дурманящие мечты. Бросив чтение, она пытается найти объяснение.