1937. Трагедия Красной Армии - [226]

. Сталин сказал Людвигу, что он ошибается. «Ваша ошибка – ошибка многих». Признав, что политика устрашения в арсенале советской власти действительно существует, он заверил, что применяется она только по отношению к остаткам умирающих, ликвидируемых классов, а не менее 90 % населения поддерживают советский строй потому, что он «обслуживает коренные интересы рабочих и крестьян»⁹⁷.

Однако совсем по-другому эта проблема ставилась в известной именно в начале 30-х гг. пьесе А.Н. Афиногенова «Страх». По сообщению Ю.Г. Фелыптинского, Сталин основательно поработал над ее рукописью, вписав целые тирады, направленные против разного рода уклонистов и потенциальных «врагов народа», но все же оставил место, в котором говорилось, что если обследовать сто граждан, то окажется, что 80 действуют под влиянием страха, и даже не выбросил знаменитый тогда монолог главного героя пьесы профессора Бородина: «Мы живем в эпоху великого страха. Страх заставляет талантливых интеллигентов отрекаться от матерей, подделывать социальное происхождение… Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым, замкнутым, недобросовестным, неряшливым и беспринципным… Страх порождает прогулы, опоздание поездов, прорывы производства, общую бедность и голод. Никто ничего не делает без окрика, без занесения на черную доску, без угрозы посадить или выслать…»⁹⁸

Беседа Сталина с Эмилем Людвигом была опубликована в апреле 1932 г. Сталин, следовательно, говорил здесь «на публику». В разрешенном же им монологе героя пьесы «Страх» отношение Сталина к этой проблеме отражалось, на мой взгляд, более адекватно. Об этом же свидетельствует и его недвусмысленное признание, сделанное 28 июня 1935 г. В этот день он принял широко известного французского писателя Ромена Роллана. Поскольку их разговор не предполагался к опубликованию (на русском языке он был напечатан лишь спустя 54 года), Сталин был до циничности откровенен. Судя по записи в дневнике Роллана, который прежде всего спросил «великого гуманиста», как понять постановление ЦИК СССР от 7 апреля 1935 г., разрешающее применение смертной казни к детям, начиная с 12-летнего возраста, Сталин заявил: «…необходимо внушить страх. Мы должны были принять этот репрессивный закон, грозящий смертной казнью детям-преступникам начиная с двенадцати лет и особенно их подстрекателям. На самом деле этот закон мы не применяем. Надеюсь, он и не будет применен. Естественно, публично мы этого признать не можем; потеряется нужный эффект, эффект устрашения»⁹⁹.

Все это было уже к середине 30-х годов. А когда в недрах НКВД была состряпана фальшивка о крупном военно-политическом заговоре, поразившем чуть ли не всю страну, прямо-таки «животный страх» (термин Г.К. Жукова) охватил не только уже попавших в бездонную воронку людей и всех не арестованных, опасавшихся, что и их в любое мгновенье может постигнуть такая же печальная участь, но и самих верховных организаторов всенародной бойни, начиная от Сталина и его окружения. Адмирал И.С. Исаков вспоминал, как незадолго до войны Сталин пригласил членов Главного военного совета РККА после заседания посмотреть кинофильм. Путь в кинозал был зигзагообразным, и на каждом углу стоял вооруженный чекист. И вдруг Сталина прорвало и он сказал Исакову, что вот каждый раз, когда я здесь иду, все время думаю о том, кто именно из моих сторожей выстрелит мне в спину или в лицо¹⁰⁰. Сохранилось также свидетельство Н.С. Хрущева, которому Сталин как-то горько сетовал: «Вот вы живете, как нормальные люди, а я всего на свете боюсь и от этого вечного страха нет мне никакого покоя»¹⁰¹.

В постоянном страхе находилось и ближайшее окружение диктатора. Когда на июньском (1957 г.) пленуме ЦК КПСС Ворошилов было закуражился, «что он-де «никогда не боялся правды ни перед Сталиным, ни перед Лениным», Хрущев с полным знанием дела осадил его: «И тебе не надо говорить, что не боялся Сталина. Все, кто не боялся, были уничтожены, они уже сгнили»¹⁰². Академик РАН В.Г. Трухановский вспоминает, что по его наблюдениям, будучи уже министром иностранных дел СССР, А.Я. Вышинский «страшно боялся Сталина… Мне казалось, что уезжая на аудиенцию к Сталину, он никогда не был уверен, что вернется с нее обратно»¹⁰³.

Можно понять, чего боялись палачи. Они же были совсем не дураки и прекрасно понимали не только готовность каждого сподвижника убрать любого другого, но не могли не опасаться и возмездия за все учиненные ими злодеяния. У основной же массы населения превалировал страх жертвы, реальной или потенциальной. Леденели от страха сердца людей, за которыми с железным лязгом захлопывались двери казематов НКВД. Но невольно сжимались сердца и всех свидетелей ареста, и всех слышавших, знавших о них. Уже в декабре 1930 г. Осип Мандельштам написал:

…И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

А по свидетельству многих и многих, в 1937–1938 гг., когда аресты стали особенно массовыми, нередко чуть ли не высшей степенью счастья было слышать в ночи, что сапоги сотрудников НКВД прогрохотали мимо двери твоей квартиры (комнаты).