1923 - [143]

Из операторской комнаты вышел человек и положил перед Алексеем несколько листов бумаги. Тот его быстро просмотрел первый и толкнул к Бокию. Начальник Спецотдела взял его, и скользнув глазом, громко сказал.

— Семён Петрович Урицкий в настоящий момент находится к служебной командировке в Германии.

— Я не знаю, как Ганецкий, а вот комбриг Урицкий – явно замешан в наших делах, — задумчиво сказал Аршинов, — что мы ещё не сделали в Питере? У вас Глеб Иванович, остались дела?

— У меня нет. Общая картина развития событий мне ясна. Дальше будем подбирать частности.

— А у вас? — он кивнул в сторону настоятеля и Коли.

— Я могу ехать, — сказал Линь, — мне всё ясно.

Коля кивнул – у него тоже здесь больше не было забот. Только забрать Надежду. Впрочем, до пяти было ещё два часа. Алексей встал и посмотрел на часы.

— Ну что, будем паковаться? Отбываем в 20.00. Раньше бессмысленно. А так выспимся и к утру будем в столице.

Они с Аршиновым выходили вместе. Коля всё думал над этой историей. Германия была, по его мнению, в её середине, а всё остальное – антураж, так завихрения от движения основного потока. Интуиция Линя, а, её нельзя было сбрасывать со счетов, тоже говорила об этом.

— Знаешь что, Степан, езжай-ка ты к профессору. Переговори с ним. Меня очень интересует эта самая Марта Фрислер. Суть вопросов с моей стороны можно свести к одному – буряты сами придумали писать Ленину, или это Марта им подсказала. Сейчас этот ответ может дать объяснение всему.

Николай задумчиво сидел у окна и смотрел на однообразие лугов, перелесков и покосившихся, серых домиков. Ничего не радовало глаз – всё было очень однообразно, и как-то монохромно. Он подумал, что российская природа не предполагает красок – однообразно зеленая летом и черно-белая зимой. Понятно, почему Пушкин так любил осень. На этом фоне её желто-красный наряд сильно радовал глаз.

Но до осени было ещё далеко, а пока надо разбираться с делами, — подумал Коля и стал тупо смотреть в разложенные перед ним чистые листики. После окончания совещания он подошёл к Алексею и попросил его дать данные о раскладе сил в Германской революции. Почему-то, несмотря на отчётливый след Ганецкого, явно ведущий к Ленину, он понимал, что разгадка происходящего лежит именно там. Да и ему самому хотелось разобраться, кто и что хочет от этой, разрушенной Версальским Договором, утратившей силы и волю к борьбе страны. Берлин 23 года запомнился ему прежде всего каким-то внутренним надрывом. Было ощущение, что страна не понимает, что ей делать. И это очень разнилось от той уверенной и сытой державы, которую Коля видел в своё время.

В конце века Николаю часто приходилось бывать во Франкфурте-на-Майне. Он очень любил «Люфтганзу» и предпочитал летать на запад именно этой авиакомпанией. Как-то раз, возвращаясь из Венеции, он попал в нелётную погоду и его самолёт в Москву улетал только утром. Привыкший за годы студенческой юности к советскому сервису, он уже приготовился спать на лавочке в зале ожидания, но пассажиров быстро рассортировали, и направили в гостиницу. Там его покормили ужином за счёт компании, делать было нечего и он решил проехаться в город. На такси он доехал до знаменитого Оперного театра. Посмотрел на него и спереди и сзади, подумал, что до Большого ему далеко и пошёл дальше бродить по улицам. Без цели и без смысла. Минут через десять ходьбы он попал на какой-то проезд, закрытый для движения. Он был шириной со старый Арбат и по его бокам стояли фургончики. В них что-то варилось, скворчало, шипело и жарилось. А вся улица была заставлена столиками. И за ними сидели люди. И все они что-то ели и пили. Улица была не маленькая, и Коля потрясённо шёл по ней, вдыхая запахи жирной немецкой кухни и с интересом глядя на жующих и пьющих людей. Эта картина надолго стала для него символом страны. А сейчас, страна была сломана и в ней продавалось всё. Включая веру, политику и надежды.

Коля тупо смотрел то на машинопись, то в окно, пытаясь найти смысл во всём происходящем. На бумагах были данные о фракциях немецких коммунистов. Как всегда, там были левые – это те кто хотел немедленного выступления, и правые – те, кто считал всё надо делать вдумчиво и основательно. Был и центр. Там просто были уверены, что в Советском Союзе всё знают и расскажут им, что и когда надо делать. В качестве страшного человека Германской революции выступали некто Мясников, Маслов и Рут Фишер. Как было видно из бумаг, они совсем не хотели слушаться Коминтерн, и его руководителя, товарища Зиновьева. Но, тем не менее, за восстание были горой. Он отложил левых и правых в сторону. Было не похоже, чтобы и те и другие пользовались услугами военной разведки. Всё-таки она подчинялась Москве. Оставался центр – Тельман, Брандлер и Троглер. Вот основные фигуры Германской революции. А что в России?

В России был Троцкий – сильная фигура 1923 года. Руководитель армии, авторитет для множества партийцев. Его теория предполагала, что только победа в Европе обеспечит построение социализма в России. В принципе, это была не только его теория. Это было общее место для марксистов начала 20-х. Только потом, в 25–26-м годах Сталин с Бухариным разработают идею построения социализма в одной стране. А пока что всем было ясно, что без поддержки пролетариата развитых стран в крестьянской России социализм не построить.