1919 - [6]

— Возьмите, господин капитан, — ближайший пехотинец с доброй улыбкой протянул ему жестяную кружку, источавшую божественный аромат, тот самый, который лейтенант безуспешно пытался определить.

Кофе? Настоящий кофе?!

— Мама прислала, — объяснил даритель. Кальтер, Эмиль Кальтер, из последнего призыва. Вообще-то Эмилиан, но никто во взводе, разумеется, не заморачивался такими тонкостями. Эмиль и все. — Вот, я вам приготовил…

Мгновение Хейман колебался. Среди штурмовиков были не в ходу чинопочитание и чопорные условности, характерные для остальной армии, но не граничит ли это с фамильярностью?..

Но кофе. Настоящий кофе…

С вежливым кивком Фридрих принял обжигающе горячую кружку и степенно выпил. Густая темно-коричневая амброзия огненным потоком пролилась в желудок, выжигая как струей огнемета усталость и боль.

Воистину, напиток богов. Ради таких моментов определенно стоит жить. Жаль, что кружка Эмиля имела дно, и наслаждению Хеймана пришел конец. Лейтенант сдержанно улыбнулся дарителю, возвращая сосуд.

— Благодарю.

Кальтер улыбнулся в ответ, широкой мальчишеской улыбкой, искренне радуясь, что его дар пришелся по вкусу. Хейман ощутил укол стыда. Этого вихрастого мальчишку, «последнюю надежду кайзера», худого как щепка из-за многомесячного тылового недоедания, он в течение ближайших двух недель натаскает и в первом же бою отправит в авангарде, потому что жизнь штурмовика и так стоит мало, а тех, кто идет впереди не стоит вообще ничего. Первая линия ляжет вся, подарив идущим вслед небольшой шанс уцелеть и выполнить задачу.

Что ж, такова жизнь. По крайней мере парень хотя бы поест напоследок. Конечно, не досыта, не как до войны, но всяко лучше чем в городах, где который год, по доходившим с пополнениями смутным слухам, рождались младенцы без ногтей. И погибнет быстро, будем надеяться — без мучений. Целые дивизии сгорали, как солома, где уж тут уцелеть вечно голодным молокососам, и так еле стоявшим под тяжестью снаряжения?

— Господа, прошу наверх, — вежливо предложил лейтенант. Ему не пришлось ни повторять, ни ждать, при всей кажущейся неформальности общения офицера и подчиненных дисциплина у «труппенов» была железной. Взвод поднялся как один человек, подхватывая снаряжение, дожевывая на ходу скудный паек, доматывая обмотки. — Как говорил один великий человек, нас ждут великие дела. Коли господь и командование подарили нам небольшую передышку от воинского труда, следует потратить время с пользой. Обещаю вам, что сегодняшняя тренировка будет весьма тяжелой.

***

— Янки в драке не промах, не трусит в бою, и умеет в яблочко бить,

Если кровь проливать доведётся свою, почему бы её не пролить?

Улыбка во все сорок восемь зубов, грубый, простой разговор,

— Американца портрет готов, знакомый с давнишних пор.

Но от прежнего янки нет ничего — зубы в деснах наперечет,

И к Европе-матушке у него накопился собственный счет.

Протяжная песня неслась над глинистыми пригорками тренировочного лагеря, заглушаемая истошными воплями Боцмана, гоняющего пополнение. Певец с душой выводил куплет за куплетом, одновременно прокручивая дырки в толстом кожаном ремне граненым шилом устрашающих размеров, переделанным по образцу американского «траншейного ножа М 1917» (правда, вооружали им почему-то морских пехотинцев) с рукоятью-кастетом.

— Как же ты заунывно воешь… — скривился Мартин. — Ладно, хоть не негритянские песнопения.

— Могу и их, — отозвался певец, делая очередное отверстие. — «Южный хлопок»?

— Не надо! — с чувством воспротивился Мартин.

— Грубый ты, нет в тебе этой… культуры. Добрая песня — лучший друг каждого хорошего человека.

— Песня! Но не завывание же!

— Это патриотическая песня! — певец значительно поднял шило подобно указке. — Она поднимает дух и ведет нас к подвигам. Так говорили на вербовочном пункте.

Огнеметчик Питер Беннетт Мартин был наполовину австралийцем, наполовину новозеландцем, выходцем из семьи потомственных инженеров и механиков. Американский доброволец с западного побережья, англичанин по рождению, ефрейтор Даймант Шейн по прозвищу «Бриллиант» всем рассказывал, что был портным, демонстрируя огромное шило, но портняжничал плохо, а ножом владел с привычкой и сноровкой выдававшими отнюдь не мирного обывателя. Более непохожих по виду и происхождению людей трудно было представить, но во взводе «пинающих глину» они уживались вполне мирно.

Устроившись на самом высоком пригорке, пара предавалась самым что ни на есть мирным занятиям — Мартин полировал куском войлока баллон огнемета, а Шейн пытался соорудить что-то похожее на многоярусную подвеску для кобуры, поминутно накалывая пальцы парусной иглой. Время от времени они бросали критические взгляды вниз, где с десяток взмыленных новобранцев истекали потом и ненавистью под бдительным присмотром Боцмана.

Боцман исходил лютым воплем. Бритые наголо призывники по уши в грязи ползли в лабиринте колышков, изображавших заграждения, хорошо хоть проволока была гладкой, а не привычной и ненавистной «колючкой» всех сортов.

— Рядовой! — Боцман выбрал себе жертву. Почему капрала назвали именно так, никто не знал, Патрик Голлоуэй сроду не выходил в море, но маленький кривоногий ирландец-капрал, обросший рыжей клочковатой бородой, стал «Боцманом» в первый же день на фронте. — Рядовой! А ты знаешь, что один парень из сотого батальона хайлендеров, убил насмерть «боша» мешком с землей?!