1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции - [95]

Впрочем, в данном случае мощь маузера не помогла бандиту. После непродолжительной перестрелки тот понял безнадежность своего положения и застрелился последним патроном. Остальным разбойникам удалось скрыться. Затем неподалеку от дороги был обнаружен труп почтальона Смирнова с пятью огнестрельными ранениями. При осмотре почтового баула в повозке он оказался разрезанным, однако из содержимого пропали только две посылки. Предназначавшиеся для завода 3410 рублей оказались в целости. Это навело стражей порядка на мысль о том, что нападавшие, скорее всего, не были профессиональными грабителями: орудовали, так сказать, «любители», причем местные, арзамасские. (Да и действовали они уж больно дерзко и глупо, оставив кучу свидетелей. Как говорится, топорно сработали.) Так и вышло! Покончивший с собой разбойник оказался… сельским учителем. На другой день в лесу был задержан второй участник банды – 19-летний крестьянин Василий Молин. А еще через неделю в селе Пандас Ардатовского уезда (ныне Первомайский район) арестовали «педагога» – бывшего сельского учителя 24-летнего Василия Гаврилова. Свидетели опознали обоих разбойников.

В ходе следствия те пояснили, что на ограбление их подвигло тяжелое материальное положение: дескать, труд учителей оплачивается скромно, на жизнь не хватало… Вот и решились на «экспроприацию»! Во время судебного процесса Гаврилов, дабы разжалобить суд, решил изобразить умалишенного, но безуспешно. Оба «Черных Барта» были приговорены к ссылке на каторжные работы.

Глава 10 Красный поворот

«Не дай бог опять»

Период «усталости и жажды временного покоя» оказался совсем недолог, хотя его окончание заметили тогда лишь немногие. 7 ноября 1910 года на станции Астапово в Рязанской губернии умер 82-летний писатель Лев Толстой. «Кончина великого писателя, притом в столь необычной обстановке – произвела огромное впечатление, – писал Ольденбург. – Л. Н. Толстой стоял в стороне от русской повседневной борьбы, его не могли считать „своим“ ни, разумеется, государство, ни оппозиционное общество. Но он был отлучен от церкви за богохульство – и это придавало ему в глазах многих революционный ореол… Для власти вставала трудная задача: как отнестись к чествованиям памяти Толстого? Церковные круги и правые идеологи, вроде Л. Тихомирова, считали, что православная государственность не имеет права воздавать посмертные почести человеку, отлученному от церкви»[37].

Однако государство и общество в итоге раскололось, причем раскол этот имел не только формальный, но и глубокий смысл. Царь ограничился кратким «душевным сожалением», Госдума, вопреки протестам правых депутатов, прервала свои занятия, а председатель Госсовета Акимов, несмотря на демонстративный уход ряда членов, сказал краткое слово памяти. Писателя похоронили на холме возле Ясной Поляны, в мероприятии участвовало несколько тысяч человек, в основном молодежь.

Именно последняя более всего симпатизировала писателю – «еретику», считая его символом новой, свободной морали и прогрессивного мышления. В университетах стали собираться сходки – уже подзабытые за годы «покоя», на которых обсуждались способы откликнуться на кончину писателя. За пару лет до нее Лев Николаевич написал статью под названием «Не могу молчать», в которой резко осудил продолжающиеся в стране смертные казни. Этот факт и стал лейтмотивом выступлений. 8, 9 и 10 ноября в Санкт-Петербурге прошло сразу несколько уличных демонстраций под лозунгами «Долой смертную казнь!».

Власти оказались в затруднительном положении. С одной стороны, формальных поводов запретить народу поминать великого писателя не было. Да и «долой смертную казнь» – это вроде как не «долой самодержавие»?! С другой – уж очень это все напоминало события, которые многие предпочитали забыть как страшный сон. Впервые после 1905 года по улицам столицы шли толпы орущих молодых людей, к которым присоединились и группы рабочих. Народу было так много, что движение на Невском проспекте перекрывалось на несколько часов. У многих, кто уже позабыл дух и психологическую атмосферу революционных шествий, эти дни вызвали и ностальгию, и надежду на то, что скоро все вернется. Иные, напротив, крестились и думали: «Не дай бог опять»…

15 ноября, как и в былые времена, эстафету демонстраций подхватила Москва. Там прошли шествия с двусмысленными черными флагами. То ли траур, то ли намек какой?! – недоуменно думали прохожие. «Не начало ли это поворота?» – писал Владимир Ленин в заграничной социал-демократической газете. Масла в огонь подлило известие, что революционер Сазонов, взорвавший в 1904 году министра внутренних дел Плеве, покончил с собой на каторге в знак протеста против телесных наказаний. Это послужило волной для новых студенческих волнений и забастовок. Явно повторялись события десятилетней давности.

11 января испуганное правительство опубликовало распоряжение о временном запрете каких-либо собраний в вузах и ликвидации легальных студенческих организаций. Однако студенты были не из робкого десятка. Вместо традиционных сходок с речами и обсуждениями они изобрели новый вид, своего рода блиц-сходки, когда молодые люди внезапно собирались в аудиториях и коридорах, а потом быстро расходились. Вызванная полиция же всегда прибывала уже на пустое место. В итоге студенты столичных вузов объявили забастовку на весь весенний семестр 1911 года. В Московском университете протестовавшие против нарушения автономии университетов ректор и его помощники были уволены и лишены научных званий. В ответ на это несколько десятков преподавателей демонстративно подали в отставку. В свою очередь, министр просвещения Л. А. Кассо приказал создать в университетах полицейские посты и читать лекции вне зависимости от наличия слушателей.