1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции - [92]

, – говорил он. Правительство же настаивало на оптимизме. «Говорить, будто бы крестьяне, если только им будет дано право распоряжаться своими наделами, чуть ли не все обратятся в пьяниц и пропойц и продадут свои наделы за грош, за косушку водки, – это клевета на русский народ», – взывал товарищ министра внутренних дел Лыкошин. Ну а сам Столыпин в заключительной речи по этому вопросу призвал лишь брать пример с царя и верить в «силу русского пахаря и русского крестьянина».

Опасения противников реформы были небезосновательны. Ну а главное, крестьяне все еще находились под влиянием революционных идей, связанных с конфискацией лучших помещичьих земель и раздачей их народу. А вместо этого они получили бегство наиболее активных пахарей из общины и еще большее обнищание оставшихся в ней хозяйств, теперь вынужденных конкурировать с новым классом фермеров.

Впрочем, последующие годы вроде бы давали повод для радости, а нынешним исследователям дают повод для утверждения о большом эффекте от крестьянской реформы. За первые пять лет реформы поступило 2,6 миллиона прошений о новом размежевании земельных участков, было изготовлено планов на 1,3 миллиона домохозяев, произведено работ на 1,7 миллиона, а окончательно принято населением межевание в отношении 891 тысячи домохозяев[36]. Это было не очень много относительно общей крестьянской массы. Но в 1909–1910 годах в стране был исключительно обильный урожай. Экспорт хлеба стал ежегодно приносить рекордные доходы – до 750 миллионов рублей ежегодно. Работа Крестьянского поземельного банка, инвестиции в село привели к внедрению новой техники, удобрений, передовых сельхозкультур. В итоге, по некоторым данным, к началу 10-х годов XX века Россия вышла на одно из первых мест по экспорту зерна.

Однако этот рост являлся не столько следствием реформы, сколько результатом удачной конъюнктуры. А именно нескольких подряд урожайных годов, что при нашем климате являлось большой редкостью, одновременно совпавших с неурожаями в других странах-экспортерах пшеницы: Австро-Венгрии и США. В деревне же тем временем действительно шло стремительное обнищание и рост алкоголизма. Как и предсказывали некоторые депутаты, получив право распоряжаться своим наделом, не готовые к самостоятельности и ответственности крестьяне нередко продавали свои участки за бесценок, закладывали в банк, а то и вовсе проигрывали в карты и пропивали.

В российской деревне на фоне растущего экспорта хлеба царили апатия и злоба. Свидетельством тому наглядно служат многочисленные судебные дела о массовых расправах односельчан друг над другом. Типичный пример – дело крестьян деревни Вегчак Новоликеевской волости: братьев Андрея и Ивана Китовых и Павла Горшкова. Согласно материалам расследования, в один не самый прекрасный день 1910 года в деревне происходила очередная «общественная попойка». При этом «общественное вино» разливал крестьянин Николай Кокушкин, который утаил при этом одну бутылку в свою пользу. То есть попросту присвоил общественное «пойло»! Что вызвало естественное негодование упомянутой троицы. Ссора, как водится, перешла в драку, в ходе которой Китовы и Горшков перебили все стекла в доме Кокушкина. Стекло в те времена стоило дорого, поэтому причиненный ущерб оказался весьма значительным, явно дороже упомянутой «общественной» бутылки!

Кокушкин в ответ пригрозил, что также выбьет окна у Китовых, а если это не удастся, то иным способом «достанет» их. И уже спустя полчаса дом Китовых внезапно вспыхнул синим пламенем, которое попутно уничтожило еще восемь домов со всеми постройками и имуществом. То есть фактически из-за одной бутылки вина сгорело полдеревни!

Не надо было быть Эркюлем Пуаро, чтобы заподозрить в поджоге Кокушкина. Троица отловила его, начала избивать прямо среди бушующего пожарища, а потом подоспели другие пострадавшие крестьяне. Кои предложили бросить негодяя в бушующее пламя. Однако Кокушкин в последний момент вырвался и бросился наутек. Разъяренная толпа преследовала его по пятам, кто с вилами, кто с горящей палкой. Поняв, что сухопутным путем от односельчан не уйти, Кокушкин ринулся в реку Кудьму и поплыл к другому берегу. Прямо как Чапай от белогвардейцев! Но «враги» не унимались. Вооружившись кольями и лопатой, Китовы и Горшков уселись в лодку и погребли за беглецом. Ну а стоявшие на берегу крестьяне подбадривали их матерщинными воплями. В итоге Кокушкин был настигнут уже у противоположного берега, где был забит до полусмерти и потонул…

Царское правосудие, как известно, в отношении бытовых преступлений, никоим образом не посягавших на «образ правления», отличалось невиданным гуманизмом. Экспертиза установила, что раны, нанесенные Кокушкину (повреждение носового хряща и две трещины теменной кости), хотя и относились к разряду тяжких, «не угрожали опасностью для жизни». Дескать, избить-то избили, но утонул он сам. Да и вообще сам виноват – вино присвоил, народ своим поведением разбесил! В связи с этим троице предъявили обвинение «в убийстве в состоянии раздражения и запальчивости». Ну а присяжные, выслушав плаксивые речи обвиняемых, признали их виновными в нанесении Кокушкину смертельных ран, но «без цели лишить его жизни», и дали им снисхождение. Окружной суд приговорил Китовых и Горшкова к лишению особенных прав и заключению в исправительно-арестантском отделении сроком на полтора года каждого.