1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции - [87]

«Точно какую-то плотину прорвало, и вся публика бросилась в открытые двери гостеприимных увеселений, – рассказывала статья „Нижний веселится“. – Переполнен театр – ни одного свободного места. Тысяча человек развлекается в Общественном клубе. Сотни отправляются на „ситцевый“ был в Коммерческий клуб. Полон Народный дом, где находит себе развлечение малосостоятельная часть публики. Полны синематографы в Канавине, отлично торгуют рестораны и т. д. и т. п. И все это несмотря на кризисы, растущую безработицу и нищету!

В чем причина веселья? Разве так уж весела наша жизнь вообще? Или местные обстоятельства вдруг переменились к лучшему? Особенно хорошо идет торговля, промыслы? Или стало известно, что нас ожидает отличный урожай хлебов? Такими вполне резонными вопросами задавались нижегородские журналисты. Оказалось, ничего вышеперечисленного не было и в помине. Поговорите с купцом – он запоет самые тоскливые и заунывные песни. Так же шли дела и в других областях: промыслах, свободных профессиях. Все жаловались на „дела“, на уменьшение покупательной способности населения, на конкуренцию со стороны иностранных фирм и торгашей».

Но веселье было. Тогда причина этого явления традиционно виделась в «тлетворном революционном влиянии». Дескать, это в «короткие дни свободы» в 1905 году создалась привычка проводить свободное время на людях. Хотя сейчас-то понятно, что дело было вовсе не в этом. В начале XX столетия в России наконец сложилось индустриальное общество. А одним из атрибутов оного и была «веселая жизнь» в крупных городах, где после тяжкого труда граждане не шли, как было принято в деревнях, в церкви помолиться, а развлекались «на всю катушку», так сказать, жили «полной жизнью». Невзирая на кризисы и невзгоды.

В общем, развлекались. Не обходилось, как водится, и без барышень легкого поведения. Власти в своем стремлении искоренить проституцию шли на всевозможные ухищрения. В частности, заведения, уличенные в попустительстве этому общественному злу, неофициально получали статус «собачьих», что должно было отпугнуть от них солидных и приличных клиентов.

«Правление Общественного клуба в настоящее время озабочено разрешением весьма щекотливого вопроса – о недопуске в клуб дам – гостей „легкого поведения“, – писал „Нижегородский листок“. – За последнее время стали поступать частые заявления членов, что подобный элемент стал распространяться в клубе во внушительном размере, что крайне нежелательно, ибо клуб вновь может получить название „собачьего“. Это видит и само правление, которое полагает принять по отношению к членам, вводящим нежелательных дам, самые строгие меры».

Впрочем, бороться с этим явлением оказалось не так-то просто. Во-первых, у «нежелательных» дам, которых, по выражению газеты, «вводили» в клуб, не было написано на лбу, что они относятся к «легкому поведению», в каждом случае требовалась своего рода экспертиза. Во-вторых, проводили их зачастую не какие-то мещане и простые обыватели, а весьма известные личности, в том числе депутаты городской думы. Дошло до того, что правление клуба стало впускать в здание женщин только по личным рекомендациям его членов. То есть любой достопочтенный господин с дамой на входе должен был объяснить, кем является его спутница. И лично, под свою ответственность подтвердить, что это никакая не проститутка, а вполне приличная женщина. Но и это не помогало! Ведь какой нормальный досуг и без куртизанок?! «Третьего дня был случай, когда одну даму пытались провести четыре члена, занимающих в обществе довольно видное положение, – рассказывала статья „Щекотливый вопрос“. – Первый член рекомендовал даму лично, второй – по визитной карточке, третий – лично, но по разъяснении отказался от рекомендации, четвертый, несмотря на предупреждение, все-таки записал эту даму „гостьей“».

«В пивных рвота, красные рожи»

Весьма яркое описание повседневной городской жизни дал публицист, писавший под псевдонимом Борис Зайцев и явно подражавший модному тогда писателю Александру Блоку. В опубликованном в мае 1908 года эссе она выглядела как настоящий Содом – библейский город, погрязший в разврате и уничтоженный за это Господом.

«В городе звон и праздничный дух, – пишет Зайцев. – На главной улице тротуары сплошь в человеческом теле, оно переливается и тянется неправильными полосами. Дешевые духи, модистки, каламбуры, полуголодно-алчная жизнь, молодежь в темных и горящих душах, взгляды сталкиваются, пошлые, но ярко-жгучие, убогая мысль над толпой.

К вечеру бурнеет. В пивных, трактирах наверстывают трудовую неделю, рвота, красные рожи… Купчики с масляными душами, в перстнях и соболях летают ухарями на рысаках. Сдобные кучера ревут, горят румяные рожи. Кое-где бьют стекла, свистят.

Темнеет: в косом свете из окон фигуры черней и лохматей, забавы тяжеловесны, как игры охмелевшего медведя. И позднее, в то время как у председателей и членов управ танцуют барышни, в публичных домах буйствуют ломовики и смазчики…

А отцы, инженеры, доктора заливают в клубах жизнь пивом и водкой. Они сопят за карточными столами, козыряют, бьют шарами на бильярдах, душночеловеческий запах одурманивает. Рядом в номерах волной пенье, страсти и гуль пьянства. И поздно ночью лихачи мчат по улицам, пугая тишину и заражая воздух наглостью, рублями. Ночью усталый зверь после винного чада тяжело спит, разметавшись улицами и гася мозг в темном бесчувствии».