1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции - [131]

Монархисты тоже не дремали и также полагали, что «надо что-то делать», «надо спасать царя и династию». Следствием этого стало долгожданное для многих убийство Распутина, успешно осуществленное в ночь на 17 декабря. «В 9 часов поехали всей семьей мимо здания фотографии и направо, к полю, где присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17 декабря извергами в доме Ф. Юсупова, стоял уже опущенный в могилу», – записал в дневнике 21 декабря расстроенный царь. Однако ликвидация зловещего «старца» не столько помогла монархии, сколько нанесла еще один удар по ней. Крестьяне наивно считали Распутина «представителем народа» при царе, своего рода уполномоченным по правам бедных! А его убийство восприняли как «месть придворных», а то и вовсе еще одно доказательство всеобщей «измены».

Председатель Госдумы Михаил Родзянко и вовсе считал убийство Распутина «началом второй революции». «Видя, что легальная борьба с опасным временщиком не достигает цели, они решили, что их священный долг избавить царскую семью и Россию от окутавшего их гипноза, – писал он. – Но получился обратный результат. Страна увидела, что бороться во имя интересов России можно только террористическими актами, так как законные приемы не приводят к желаемым результатам… Результатом шума, поднятого возле этого дела, было то, что террористический акт стал всеми одобряться, и получилось внутреннее убеждение, что раз в нем участвовали близкие к царской семье лица и представители высших слоев общества, – значит, положение сделалось безысходным»[55].

Другие полагали, что данное событие явилось лишним убедительным доказательством дикости и отсталости России от Европы. «Хочется верить, что эта „темная“ смерть темного человека не пройдет бесследно для России, что очищающая сила смерти именно в этом моменте проявится как никогда, что эта смерть откроет наконец глаза тем, у кого они все еще упорно сомкнуты, – писал „Нижегородский листок“. – Хочется верить, что эта смерть развеет непостижимые для культурных умов чары, что сгущались на горе стране вокруг убитого „простеца“ и окружали его ореолом чего-то властного, мистического, фатального. Эта „темная“ смерть, эта кошмарная ночь смертельной „освободительной“ расправы. Все это переносит нас из обстановки современной жизни к давно изжитым остальною Европой временам Средневековья. И жутко ощущается при этом вся нравственная незрелость нашей России, вся отсталость ее государственности, весь вопиющий культурный недорост нашего государственного строя». Так или иначе, многие верили, что убийство «темного человека» точно разделит историю на «до» и «после».

В то же время в монархистской среде в конце 1916 года саму Государственную думу стали все больше считать источником смуты и пораженчества. К примеру, правые газеты «Земщина» и «Русское знамя» обзывали парламент «заразным гнойником», «затхлым вертепом» и т. п. «Дума перестала быть государственным учреждением и является сбродом лиходеев, покушающихся на ниспровержение установленного основными законами государственного строя, – писало одно из этих изданий. – Таких лиходеев надлежит разгонять и сажать за решетки».

«Ни вьюга, ни метель нам не помеха!»

Последнее Рождество Российской империи проходило, мягко говоря, в своеобразной обстановке. Обыватели и элита наперебой обсуждали недавнее убийство Распутина, сводки с фронтов все уже воспринимали с полным равнодушием, а о будущем, которое «новый 1917-й год нам готовит», думать и вовсе боялись. Впрочем, новогодние праздники, всегда покрытые неким ореолом сказочности и волшебства, даже в самое суровое время позволяли отвлечься от насущных проблем.

«Третье Рождество встречаем мы во время войны, – писал „Нижегородский листок“. – Два первых Рождества война еще мало отражалась на нашей жизни, но теперь она стала уже заметной у нас, далеко от фронта. Заметна благодаря дороговизне, растущей с каждым днем, так что многим уже с трудом приходится оплачивать свой хлеб насущный. А о том, чем прикрыть свое бренное тело, и думать не хочется, потому что цены на мануфактуру стали совсем недоступны, сапоги и калоши и при деньгах купить трудно… Затруднительным представляется запутанность нашего внутреннего положения, так как война заставила нас особенно остро почувствовать дефекты нашей общественной жизни. При мрачном отблеске, брошенном войною, точно при блеске молнии, дефекты эти выступили особенно ярко, так что прозрели и увидели их даже слепые».

Однако «дефекты» в преддверии Рождества все же отошли на второй план. Толпы народа устремились на базары в надежде прикупить мяса и других продуктов. Уж раз в году-то можно нормально пожрать?! Благо незадолго до Нового года правительство ввело «твердые таксы» на жизненно важные продукты. Правда, купить их по этой самой «таксе» было непросто, так что «шопинг» зачастую превращался в настоящее приключение.

«На Мытном туши по твердой цене продают! На Острожной у спекулянтов мясо отняли и распродажа идет! На Сенной мясо кончилось!» – с такими криками носились по улицам обезумевшие мужики и дамы.