1812. Великий год России - [130]
Из Смоленска Наполеон увел около 50 тыс. бойцов (39. Т. 2. С. 435) и почти столько же «безоружных, слабосильных, негодных к бою людей, только затруднявших движения Наполеона» (32. Т. 7. С. 706). После Красного у него осталось едва ли больше 35 тыс. боеспособных солдат, за которыми тащились оставшиеся неподсчитанными десятки тысяч безоружных и больных (Там же.). Вся эта масса людей растянулась на полтора суточных перехода по Смоленской дороге. После Смоленска дорога представляла собой, как и прежде, разоренную, выжженную дотла, а теперь и промерзшую, занесенную снегом пустыню. Свернуть с нее французам было некуда — всюду их ждала смерть от казаков, партизан, крестьян. С каждым переходом росли потери и лишения французов, таяла и разлагалась вся их армия. Вице-король Италии Е. Богарне писал начальнику Главного штаба маршалу Л.-А. Бертье о войсках своего корпуса: «Дух в солдатах от сильного изнеможения так упал, что я считаю их теперь весьма малоспособными к понесению каких-либо трудов»[1134].
Собственно, боевой дух и способность «к понесению каких-либо трудов», даже обычную выправку сохраняла только гвардия, которую Наполеон и в самое трудное время отступления из России обеспечивал, за счет других войск, всем необходимым. Вот зарисовка с натуры из воспоминаний Дениса Давыдова о ноябрьских боях под Красным: «Наконец подошла Старая гвардия, посреди коей находился сам Наполеон… Неприятель, увидя шумные толпы наши (партизан и казаков. — H. T.), взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу… Я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих всеми родами смерти угрожаемых воинов! Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, в белых ремнях, с красными султанами и эполетами, они казались как маков цвет среди снежного поля… Гвардия с Наполеоном прошла посреди толпы казаков наших, как стопушечный корабль между рыбачьими лодками» (13. С. 370–371)[1135].
Все остальные войска «Великой армии», включая даже бывший когда-то образцовым 1-й корпус Даву, после Смоленска и Красного настолько поредели, а частью и разложились, что само название «Великая армия» звучало уже насмешливо. По выражению А.З. Манфреда, «Великая армия» «перестала быть не только «великой», она переставала быть армией» (22. С. 691). Последние 27 дней войны, от Смоленска до Немана, Е.В. Тарле определил как «агонию наполеоновской армии» (32. Т. 7. С. 695). Ее боевые колонны превращались в голодные и обмерзшие толпы. От голода французы еще до Смоленска начали, как мы уже знаем, есть друг друга. От холода они сжигали себя. По воспоминаниям русского очевидца, они «десятками залезали в самую середину костров и, обгоревшие, оставались в таком положении. Другие, не испустившие еще последнего дыхания, тлели буквально на угольях, не выказывая ни малейшего страдания в потухающих глазах»[1136]. «Это заставляет содрогаться человеческую природу», — написал Кутузов 10 ноября дочери о бедствиях врага (20. Ч. 2. С. 243).
Вместе с голодом и холодом и как следствие их косили «Великую армию» болезни, «военный тиф или военная чума»[1137]. Почти вся армия превратилась в огромную «ходячую инфекцию»[1138]. Все с большим трудом отбивалась она от казаков и партизан. Но самым грозным ее врагом оставались регулярные русские войска. В то время как партизаны и казаки, голод и холод гнали французов по Смоленской дороге, Кутузов с главными силами преследовал их параллельным маршем, а его авангарды почти ежедневно настигали и атаковали отставшие части противника, уничтожали или брали их в плен.
Такое преследование стоило русской армии огромных усилий и потерь не столько в боях, сколько от болезней, холода и материальной нужды. Кутузов и его штаб делали практически все возможное для того, чтобы их солдаты шли в поход здоровыми, сытыми и одетыми, но не все зависело от главнокомандующего при всей чрезвычайности его полномочий. Местные власти срывали или задерживали выполнение обязательств по военным поставкам. Полушубки, например, в которых армия нуждалась с Вязьмы, были получены большей частью только в Смоленске, Копыси и даже в Вильно[1139]. Ряд частей, включая лейб-гвардии Семеновский полк, вынуждены были обходиться без полушубков и валенок[1140]. По вине армейских провиантмейстеров солдатам приходилось и голодать. «Гвардия уже 12 дней, вся армия целый месяц не получает хлеба», — записывал в дневнике 28 ноября А.В. Чичерин[1141]. Даже Е.Ф. Канкрин в официальном отчете признавал, что хлеба для армии в зимние месяцы 1812 г. «получалось крайне мало» (20. Ч. 2. С. 703). Воровство и разгильдяйство военных и штатских чиновников опустошали армейскую казну. Показателен такой факт: провиантский комиссионер Давыдов потерял (если не украл) в Вильно 370 800 руб. фуражных денег, которые он должен был доставить в армию из Петербурга[1142].
Сохранилось много свидетельств о том, как бедствовали русские солдаты в конце войны. «Наши так же были почернелы и укутаны в тряпки… Почти у каждого что-нибудь было тронуто морозом», — вспоминал И.Т. Радожицкий (29. С. 282–283). Случалось, и замерзали русские воины, даже из числа «гвардейских молодцов»
