1794 - [38]

Потерю он не заметил.

2

Лето с каждым днем становится все жарче. Солнце, которое так радовало весной, когда возрождало жизнь после лютых зимних морозов, постепенно сделалось проклятием и мукой. Каменные стены, всего-то пару месяцев назад ледяные, покрывающиеся за ночь инеем, терпеливо накапливали тепло. Теперь они прогрелись окончательно, и даже ночь не приносит спасения от духоты. Канавы загнивают, и окна стало опасно открывать из-за дурного воздуха, наверняка несущего с собой множество болезней. Из несущих столбов фахверков ушла влага, они то и дело жалобно поскрипывают в железных объятиях засухи. Почти никто не растапливает печи, кузнечные горны погасли — слишком велика опасность пожаров. Жара уже начала собирать жертвы среди легкомысленных жителей предместий, тех, кто не догадался, пока еще были силы, держаться поближе к колодцам. Умирают дети, умирают одинокие старики в своих раскаленных лачугах, и находят их только когда запах тления становится настолько невыносимым, что перекрывает вонь сточных канав и отхожих мест.

Кардель решил переспать это немилосердное лето. Он, конечно, так же страдал от жары, как и другие. Все тело покрыто липким потом — как его ни отирай, тут же выступает опять. Но силы еще оставались. Когда жажда становилась невыносимой, он отправлялся с коромыслом к колонке — предприятие, которое не каждому было по плечу. Нил и брал воду с собой в запас. Вода, слава Богу, бесплатная. И тут же пристраивался спать. Сон к тому же помогал преодолеть постоянный голод. Единственное, что спасало, — эти ежедневные походы. Выручал слабых и больных, а те делились с ним своими скудными запасами. В кабаках знали про его бедственное положение, но никто работы не предлагал. Было, было одно-единственное местечко, где он наверняка нашел бы сочувствие. Трактир «Мартышка». Но он туда не ходит. Эта девушка, Анна Стина, разумеется, сделает для него все что может и пока может, но тогда получается, что он требует плату за оказанную когда-то услугу. Нет. Достоинство важнее жратвы. Что ж, не удается вызвать сочувствие — и ладно. Можно удовлетвориться и питьем. Залить желудок водой, лечь на скамью, повернуться носом к стене и нянчить обрубок руки, пока не заснешь.

Он спит в льняной рубахе — из-за клопов, а когда просыпается, все тело залито потом. Смотрит в окно на шпиль Большой церкви. Кажется, даже часы бьет озноб, стрелки дрожат мелкой дрожью… чушь какая. Ничего они не дрожат. Дрожит воздух, нагретый раскаленной черепицей. Слава Богу, скоро вечер. Еще не совсем проснувшись, тянется за водой — и разражается длинным замысловатым ругательством. Фляжка пуста.

Надо одеваться и идти к колодцу.

На лестнице еще жарче, чем в его каморке. Разбитые окна заколочены досками и заткнуты ветошью. На площадках валяется мусор — полумертвые жильцы не в состоянии донести его до свалки. Кое-где лужи непросохшей мочи и вонючие, облепленные зелеными мухами кучки — у многих уже нет сил добежать до отхожего места. Кардель зажимает нос и закрывает глаза — и молит Бога: пусть провидение пощадит его подошвы, и он не вляпается в какую-нибудь дрянь. Но запах странный. Пахнет даже не испражнениями, а открытой могилой.

И очень скоро понимает, почему. Открывает глаза и видит перед собой привидение. Потрясение такое, что Кардель едва не потерял сознание. Бледное узкое лицо, такие же глаза, такой же платок прикрывает губы, чтобы скрыть кровь.

Его начала бить крупная дрожь.

— Жан Мишель Кардель?

— В-винге?

Тот же голос… нет, не совсем тот же. Похожий, но не тот же. Призрак отнял платок от лица, и Кардель сразу понял: нет, не призрак. Лицо похожее, но другое. Может, кто-то и мог бы обознаться — но уж никак не он. Не Микель Кардель.

Под долгим пристальным взглядом Карделя притворившийся призраком субъект немного смутился и машинально потрогал замахрившиеся рукава сюртука.

— Да… Винге. Но не тот, про кого вы подумали.

Кардель окончательно собрался с духом и предложил посетителю спуститься на улицу.

Они вышли в переулок.

— У меня чуть удар не случился. Какого черта торчать в подъезде? Можно ведь и в дверь постучать.

— Я слышал ваш храп, — с неуверенной улыбкой сказал двойник Винге. — Решил подождать в подъезде, пока не проснетесь.

— Вон оно как… Ну что ж… Если вы ищете Микеля Карделя, то вы его нашли.

— Мое имя Эмиль Винге. Сесил — мой брат… был моим братом.

Кардель не мог оторвать глаз от внезапно материализовавшегося покойного друга и наставника. Брат… Он о нем и не слышал, Сесил никогда не говорил, что у него есть брат.

Эмиль Винге заметно смутился под пристальном взглядом огромного пальта и смотрел себе под ноги, пока Кардель, наконец, не прервал тягостное молчание.

— Давайте поговорим в «Черной кошке». Единственная дыра, где меня еще считают клиентом. Погодите немного, умоюсь.

Винге молча кивнул. Кардель прошел во двор, где стояла большая деревянная бочка с водой для кур. Он набрал в горсть воды и попытался разглядеть свое отражение — ничего не вышло.

Никак не мог унять дрожь в руке.

3

Улицы почти пусты, редкие прохожие напоминают привидения. Сразу после Нового года вышел приказ Ройтерхольма, зачитанный с церковных кафедр: «О недопустимости роскоши». Только старики помнят нечто подобное. Кружева, вышивки, шелка, крашеные ткани — все запретить. Гордому шведскому риксдалеру не пристало уплывать из страны в карманах иностранных купцов. Переулки Города между мостами обесцветились.