1632 - [53]

Ее отец в данном случае был рад ее отсутствию. Это позволило ему свободно поднять деликатную тему в компании других евреев. Ну, и Мелиссы, конечно. Но Бальтазар уже оценил ее натуру.

— Моя дочь, кажется, увлеклась этим Майклом Стирнсом, — сказал он. Его тон был дружелюбным и мягким, приглашающим начать разговор.

Моррис и Джудит взглянули друг на друга.

— Это достойный молодой человек, — сказала Джудит нерешительно.

— Бред собачий, — отрезал ее муж. Он обратился к сефардскому врачу тоном, в котором извинения сочетались с воинственностью.

— Простите меня за резкость, доктор Абрабанель. Но я не собираюсь танцевать вокруг да около. Майк Стирнс по сути наиболее близок к тому понятию в этом мире, которое можно охарактеризовать одним словом, черт побери, он настоящий принц, и этим все сказано. И неважно, какой он крови.

Моррис наклонился вперед, упираясь локтями в колени.

— Вы читали книгу, которую я дал вам? О холокосте?

Бальтазар вздрогнул, и замахал руками, как бы отгоняя бесов.

— Сколько успел. Не так уж много.

Моррис сделал глубокий вдох.

— Мир, из которого мы пришли, был далеко не раем, доктор Абрабанель. Ни для евреев, ни для кого-либо еще. Бесов в этом мире было в избытке, были и те, кто имел дело с ними.

Он поднялся и подошел к камину. Рядом с менорой стояла простая рамка с небольшой черно-белой фотографией. Моррис взял ее и принес к отцу Ребекки.

Он указал на одного из мужчин на изображении. Это был человек небольшого роста, истощенный до степени скелета, одетый в полосатую робу.

— Это мой отец. Место, где была сделана фотография, называется Бухенвальд. Это не очень далеко отсюда теперь.

Он указал на другого человека на фотографии. Рослый, здорового вида, несмотря на очевидную усталость, в грязной военной форме.

— А это Том Стирнс. Дед Майкла. Он был сержантом в американском воинском подразделении, которое освободило Бухенвальд от нацистов.

Он отнес фотографию обратно на каминную полку.

— Большинство людей не знают об этом, но Западная Вирджиния — в процентном выражении, конечно, не в абсолютных цифрах — давала больше солдат для Америки, чем любой другой штат в стране, в каждой крупной войне, в которой мы участвовали в двадцатом веке.

Он повернулся к Абрабанелю.

— Вот почему мой отец переехал сюда, когда он эмигрировал в Соединенные Штаты после войны. Он был единственным евреем в Грантвилле, когда он впервые приехал сюда. И пригласил его жить здесь Том Стирнс. Многие другие уехали в Израиль, но мой отец хотел жить рядом с человеком, который освободил его из Бухенвальда. По его представлениям, это было самое безопасное место в мире…

Моррис пристально посмотрел на отца Ребекки.

— Вы понимаете, что я пытаюсь сказать, Бальтазар Абрабанель?

— О, да, — прошептал врач. — У нас, у сефардов, такое было только мечтой.

Он закрыл глаза, читая по памяти:

Веди меня, мой друг, сквозь виноградники, налей вина

И чашей, полной до краев, ты услади меня…

А если я умру вдруг раньше, друг мой, то молю —

Устрой мою могилу в этом вьющемся раю.

Моррис кивнул. И повернулся боком, указывая в окно.

— Мой отец похоронен на городском кладбище. Недалеко от Тома Стирнса, и недалеко от отца Майкла, Джека.

Его глаза вернулись к старому врачу.

— И это все, что я хотел сказать, доктор Абрабанель.

Проницательные глаза Бальтазара обратились к Мелиссе.

— А вы?

Мелисса усмехнулась.

— Я бы не стала называть Майкла Стирнса 'принцем'!

Затем, склонив голову набок, она поджала губы.

— Ну… может быть. В том смысле, в котором мы упоминаем принца Уэльского Хала, этого озорника.

Бальтазар был поражен.

— Принц из пьесы 'Генрих IV'? — спросил он. — Вы знакомы с ней?

Теперь настала очередь Мелиссы удивиться.

— Конечно! Но откуда вы…

Ее челюсть отвисла.

— Я видел ее, откуда же еще? — ответил Бальтазар. — В театре 'Глобус' в Лондоне. Я никогда не пропускал ни одной из пьес этого автора. Всегда бывал на премьерах.

Он встал и начал прохаживаться.

— Я и сам подумал о чем-то таком. Только не о 'Генрихе IV', а о 'Венецианском купце'.

Он остановился, улыбнувшись реакции аудитории. Выражение на лицах Морриса и Джудит Рот теперь перекинулось и на Мелиссу. Разинутые рты, выпученные глаза.

— Самый замечательный драматург в мире, на мой взгляд.

Он покачал головой.

— Я боюсь, что вы все, кажется, не уловили суть моего вопроса о Майкле. Меня в этом совершенно не волнуют вопросы веры.

Бальтазар фыркнул, одновременно весело и раздраженно.

— Ха! Я философ и врач, а не ростовщик. Что вы там себе думаете? Неужели вы ожидаете, что я начну заламывать руки от перспективы того, что моя дочь может влюбиться в иноверца?

Внезапно он сцепил руки и начал заламывать их в театральном отчаянии. С той же театральной выспренностью он начал покачивать головой.

— О дочь моя! Мои дукаты!

Мелисса залилась смехом. Бальтазар улыбнулся ей. Моррис и Джудит просто ошарашено смотрели на них.

Бальтазар опустил руки и вернулся на свое место.

— Нет-нет, мои друзья. Я уверяю вас, что мое беспокойство было вполне житейским. — На мгновение его доброе лицо стало суровым, почти горьким. — Я не испытываю никакой любви к ортодоксальному еврейству, как и оно ко мне. Я был изгнан потому, что утверждал, что нельзя оторвать Аверроэса от ислама, так же как и Маймонида от иудаизма.