153 самоубийцы - [18]

За окном благоухала чудесная субтропическая летняя ночь. Трещали цикады. Торжественно шумело море. И о чем-то задумчиво пели черные нити телеграфных проводов.

– «Шерлоки Холмсы драные», – вспомнил великий сыщик слова директора почты, грустно улыбнулся и принялся насвистывать скрипичный концерт Мендельсона.

Золотой гусь

Старик любил покушать. И особенно он любил гусей.

В этом, право же, не было ничего сверхъестественного. Поджаренный румяный гусь, особенно с яблоками, безусловно представляет собой очень привлекательное блюдо.

За несколько дней до нового года старику позвонили по телефону:

– Это обойдется, правда, рублей по тридцать с души, но зато каждый из нас наряду со всякими другими приятностями насладится замечательной гусятиной. Как твое мнение, Алеша?

– Странный вопрос, – ответил с подъемом наш герой, – конечно, я согласен.

Есть особая прелесть в настроении человека, собирающегося через два-три часа вкусить в кругу веселых и жизнерадостных друзей чудесной румяной гусятины. Мы сравнили бы эти переживания с теми, которые испытывает каждый из нас, приступая к приему внутрь блинов, отбивной свиной котлеты, шашлыка по-карски и тому подобных аппетитных продуктов изысканной европейской и азиатской кухни.

Спору нет, все это чрезвычайно достойные, вкусные и питательные блюда. Но до гуся им все же далеко. Гусь – вне конкуренции.

Алексей Абрамович был поэтому в особо приподнятом настроении. В новом шикарном костюме, в белоснежной сорочке, повязанной галстуком самой безукоризненной импортной расцветки, сидел он за письменным столом и дописывал стихотворение-тост, которое он собирался прочесть в торжественный момент появления дымящегося гуся на пиршественном столе.

Телефонный звонок раздался над его ухом как раз в тот момент, когда поставлена была последняя точка в стихотворении.

– Слушай, мужественный старик, выяснилось, что народу будет значительно больше, чем ожидалось. Боюсь, что не хватит посуды. Захвати-ка с собой полдюжины глубоких тарелок. Да, чуть не забыл, забеги по дороге за бутылкой уксуса.

– Есть, капитан, – молодцевато ответил Алексей Абрамыч. – Когда прикажете становиться на работу?

Оказалось, что нужно было выезжать немедленно. И через пять минут старик отбыл на трамвае «А» с тарелками и большой бутылкой уксуса в руках. Еще через десять минут он, тяжело дыша и обливаясь седьмым потом, поднялся на пятый этаж дома, в котором была назначена новогодняя встреча друзей.

Он долго чиркал спичкой, прежде чем увидел на обитой войлоком двери квартиры № 43 записку:

Милый Алеша, собирается так много народу, что моей квартиры не хватит. Все скопом ушли на Сыромятники, дом № 14, квартира 32. Будет весело. Шпарь трамваем «Б».

Двадцать минут трамвайных страданий – и Алексей Абрамыч вошел в широкие ворота огромного жилищного комбината.

Где найти тридцать второй номер? В каком из двенадцати совершенно одинаковых по окраске, планировке и внешней отделке корпусов? Черная доска величиной с добрую волейбольную площадку, доска, на которой маленькими буковками белели номера квартир и фамилии ответственных съемщиков, висела так высоко и освещалась такой крохотной лампочкой, что разобраться в надписях не было никакой возможности.

Совершенно озверевший после получаса странствований по коридорам и парадным доброго полудесятка корпусов, наш герой нашел, наконец, квартиру № 32. Пришлось долго стучаться, пока заспанная гражданка не полуоткрыла на цепочке дверь.

– Вы, дорогой гражданин, не туда попали. Никаких новогодних встреч у нас не предвидится. Шляются всякие… – раздраженно прошипела она и с шумом захлопнула дверь перед самым носом оторопевшего Алексея Абрамыча.

– Неужели перепутал адрес? – разволновался он и, бережно поставив стопку тарелок и уксус на ступеньки, вытащил записку. Закорючка на двойке была подозрительна. Может быть, это была девятка. Тогда нужно идти в квартиру номер тридцать девять.

Еще на площадке перед тридцать девятой квартирой слышны были веселые голоса и шум посуды. Алексей Абрамыч постучался и вошел в квартиру, полную предпраздничной суеты.

* * *

В то время как наш герой, ожесточенно действуя локтями, проталкивался в трамвае к выходу, чтобы выйти у Сыромятников, в одном из московских клубов сослуживцы Алексея Абрамыча коллективно терзались угрызениями совести.

– По-моему, мы все-таки слишком уж зло разыгрываем старика: у него может из-за нас пропасть встреча нового года, – произнес наиболее мягкосердечный из них, обводя рассевшихся вокруг стола сослуживцев увлажненным взором.

– Да-а-а, – протянули хором остальные и опечаленно покачали головами.

– Но, с другой стороны, товарищи, пусть он побегает немножко с тарелками подмышками. Небось, он нас не пожалел, когда разыгрывал в последний раз.

Все углубились на минуту в воспоминания, и лица их понемногу приняли жестокое выражение.

– Пусть побегает, – решили они, наконец. – Побегает, а потом обязательно придет сюда.

Прошло, однако, пятнадцать, двадцать минут, полчаса. Потом часы пробили двенадцать, все закричали «ура», музыка заиграла туш. А Алексея Абрамыча все не было видно. Разошлись часа в три ночи, полные позднего раскаяния.