14 писем Елене Сергеевне Булгаковой - [25]

С Н. В. и Мирой мы как-то ходили в магазин тканей на Красной Пресне у Зоопарка. Н. В. очень хорошо знала архитектуру и рассказывала нам буквально о каждом доме, мимо которого мы проходили от улицы Воровского до Зоопарка. Купили мы ситец и сатин для физкультурных костюмов. Мире купили синий сатин в белый горошек для шаровар. Я не решилась на такую смелость и купила просто голубовато-синий сатин. Маша сшила Мире очень симпатичные шаровары и на уроках физкультуры она выглядела очень эффектно. Вообще вкус у Н. В. был изумителен. Я никогда не встречала женщин, умевших так красиво и с такой выдумкой обставить квартиру и так просто и красиво одеваться. У нее было безукоризненное чувство цвета, формы и меры.

Н. В. не просто любила свою дочь. По всему было видно, что она ей нравится, она ею любовалась, любила за ней наблюдать. Кроме случая, рассказанного моей мамой Н. Г. Ф., когда Н. В. наблюдала за игрой Миры во дворе, я вспоминаю рассказ отца много лет спустя после гибели Н. В. Он говорил, что как-то, мастеря что-то на черном ходу, он увидел Н. В., которая стояла у перил этажом ниже и, как птичка, вертела головкой то в одну то в другую сторону, наблюдая, как Мира поднимается наверх. Повернув голову почти на сто восемьдесят градусов, она ответила на папино приветствие, сбегала на кухню, где у нее что-то готовилось, и вернулась опять на свой наблюдательный пост. Отец был хирург, лечил многих военных дам из нашего дома, но Мирина мама была очень здоровый человек и никогда не обращалась к нему за медицинскими советами. Отца всегда поражала динамичность Н. В. и подвижность. Она правда была похожа на маленькую, аккуратненькую, подвижную птичку.

Вспоминаю последний приезд И. П. в Москву то ли перед, то ли после майских праздников 1937 года. Н. В., Мира и я находились в кабинете И. П. Мирина мама вытирала тряпкой пыль с окна, мы с Мирой отбирали книги, которые Н. В. рекомендовала Мире прочитать летом. Н. В. очень следила за Мириным чтением, и у Миры всегда были расставлены по полочкам книги, которые ей предстояло прочесть. Каждый из нас был увлечен своим делом, и мы не заметили, как в дверях появился И. П. Он остановился в дверях и молча наблюдал за нами. Каким-то необычным, грустным и долгим взглядом он смотрел на Н. В. Я до сих пор помню этот взгляд, часто старалась его понять, но так и не могу подобрать слова, чтобы его описать. В тот момент мне показалось, что он недоволен, что мы все забрались в его кабинет и там хозяйничаем. Эту молчаливую сцену прервала Мира веселым возгласом: «Папка приехал!». Мира бросилась на шею к отцу, а я тут же ушла домой. Менее чем через месяц его расстреляют, а я всю жизнь в памяти перебираю мельчайшие подробности этой встречи и никак не могу понять, знал ли уже он в тот свой последний приезд в Москву, что над ним нависли тучи, или же атмосфера Каменевско-Зиновьевского и Бухаринского процессов заставила его быть таким мрачновато-грустным. Вот так я его помню – стоящим в дверях, как всегда подтянутым, в ладно сидевшей военной форме, несколько начинающего полнеть, но очень пропорционально сложенного.

Вскоре прозвучал выстрел в квартире Гамарника, и не стало Яна Борисовича. Это было в то утро 31 мая, когда мы все пошли в школу на предэкзаменационную консультацию по географии. Консультация не состоялась, и мы, поболтавшись около получаса в школе, отправились домой. За эти сорок-пятьдесят минут, что нас не было, Вета осиротела. По внешнему виду нашего швейцара мы уже поняли, что что-то произошло. Вот что мне рассказывал мой отец об этом дне. Утром во время обхода его срочно вызвал к себе замполит и сказал: «Берите хирургическую сумку и бегом в квартиру Гамарника». Центральный военный госпиталь находится на Серебряном переулке, в семи минутах ходьбы от нашего дома. Когда отец прибежал в квартиру Яна Борисовича, Вета стояла у окна и плакала, прячась за портьеру. Она несколько раз повторяла: «Почему вы мне не сказали, что папа так тяжело болен, я бы не пошла в школу». Дверь моему папе открыла медсестра Марина Филипповна, которая уже несколько дней там дежурила, так как у Яна Борисовича было обострение сахарного диабета и ему часто приходилось делать уколы, врачи опасались комы. Медсестра сказала, что Я. Б. застрелился. Отец прошел в комнату Я. Б. Он лежал на кровати и тут же лежал небольшой револьвер.

Блюма Савельевна сидела в большой комнате какая-то вся окаменевшая и молчала. Марина Филипповна была в состоянии крайнего возбуждения и сказала отцу, что перед тем, как Я. Б. застрелился, в их квартиру пришли два человека, прошли в кабинет Я. Б. и, сказав ему несколько слов, вышли и сели на стулья в большой комнате, лицом к кабинету. Через несколько минут раздался выстрел. Один из пришедших встал, подошел к двери в кабинет Я. Б., приоткрыл ее и, не входя в комнату, повернулся и ушел. Второй последовал за ним. Когда раздался выстрел, Б. С. сказала: «Наконец-то все кончилось». Примерно за день до этого кто-то с кавказским акцентом звонил Я. Б., и из трубки несся сердитый голос и мат. Я. Б. был очень расстроен этим звонком. М. Ф. собиралась делать укол и стояла рядом.