13 ведьм (Антология) - [14]

– Огоньку, деду? – Матвей поднес зажигалку.

Дед повернулся, посмотрел на него пустым взглядом и отвернулся обратно.

Матвей пожал плечами и спрятал зажигалку.

Присел рядом на корточки, вдохнул полной грудью ночной воздух, напоенный запахом хвои и свежей травы. От деда так и продолжало нести землей – странно, Матвей никогда не замечал такого за стариками. Едкая смесь запахов тела, выделений и лекарств – да, но никогда землей. «Неужели ему недолго осталось?» – защемило сердце.

– Как дела, деду? – спросил он, впрочем и не ожидая ответа.

Дед продолжал молчать, так и скорчившись в одной позе, держа на весу пустую самокрутку.

Непривычные к сидению на корточках ноги заныли, икры свело.

– Пошли, деду? – предложил Матвей.

Старик не ответил.

Матвей протянул руку, чтобы погладить старика по голове – но остановился. Неизвестно, как тот отнесся бы к этому жесту. Не нужно делать ничего лишнего, пока не посоветуется с врачом.

– Спокойной ночи, деду, – пожелал он.

Уже засыпая, он услышал, как скрипнула дверь, и как в домик зашел дед. Матвей хотел было окликнуть его – но тут же провалился в забытье.

Из сна его выдернуло резко, толчком – от неожиданности Матвей даже взбрыкнул, больно ударившись пятками о стену.

Сел на лавке, таращась в темноту, облизывая пересохшие губы и пытаясь сообразить, что же происходит. Голова раскалывалась, в висках пульсировала кровь, в горле першило. Откуда-то явно несло гнилью – от тяжелого и сладковатого запаха заложило нос, и приходилось хватать воздух ртом.

Что-то – или кто-то – ходило вокруг домика, тяжело переваливаясь. Не порывы ветра, не шум леса и не удары ливня – нет, это явно было что-то живое, крупное и… хромое? Один шаг чуть запаздывал и звучал громче другого – словно гость на одну ногу был обут в тяжелый, подбитый гвоздями ботинок и теперь с трудом подволакивал ее, периодически запинаясь о стену.

– Скырлы-скырлы, – чуть поскрипывало там, снаружи, прямо рядом с Матвеем.

В стену поскребли – сначала неуверенно, осторожно, а потом все сильнее и сильнее. К скрипению прибавилось свистящее и какое-то болезненное дыхание.

– Деду? – шепнул Матвей, чувствуя, как у него от страха холодеют кончики пальцев.

На полатях – там, где всегда спал дед, – громоздилась черная куча, но ответа не было.

– Бабуля? – спросил Матвей уже громче. Сейчас он был готов даже обнять эту мерзкую старуху, не то что называть ее бабушкой. Пусть она проснется и скажет, что все в порядке, что это какой-то местный егерь или смотритель – или просто частый гость! Что у него в привычках приходить так по ночам – вот и то мясо в печке предназначалось именно для него! – Бабуля?

Он всегда считал, что старческий сон чуток, – но видимо, ошибался. Бабка тоже не отвечала.

В доме царила тишина – в самом доме, но не снаружи.

– Скырлы-скырлы, – продолжало скрипеть в двадцати сантиметрах от Матвея. Стену уже не просто скребли – что-то словно пыталось прорыть в ней дыру. Бревна кряхтели, из щелей сыпалась земля и сухие нитки.

Матвей встал (спал он, не раздеваясь) и осторожно, слепо пуча глаза в темноту, прокрался к дверям. Там он зашарил руками, ища что-нибудь потяжелее и поострее. Может быть, это друг, может быть, – но если это враг, то его нужно встретить во всеоружии. Руки натыкались на какие-то доски, комья тряпок, странно теплые булыжники, гладкие и, судя по звуку, пустотелые палки – но ничего металлического, ничего…

Через минуту туда же переместился и скрип.

– Кто там? – хрипло спросил Матвей, нащупывая топорище и пробуя лезвие на палец. Сойдет. Почему-то тупое, совершенно тупое – но сойдет.

– Скырлы-скырлы, – был ответ.

– Кто. Там? – отчеканил Матвей, перехватывая топор поудобнее.

Дверь прилегала к косяку неплотно – и он видел через щели, как снаружи колыхалось что-то черное, плотное и огромное. Оно то приближалось, перекрывая собой слабый лунный свет, то снова отдалялось, словно приглядываясь, как бы половчее протиснуться.

– На… липовой… ноге… – прохрипели за дверью.

– Что? – переспросил он, вздрогнув. Что-то затрепетало в паутине памяти, что-то смутно знакомое…

– На… березовой… клюке… – кто-то выплевывал слова, как сгустки крови, отхаркивал их.

– Пошел вон, – как можно более угрожающе сказал Матвей.

В последний раз он рубил топором – если это вообще можно было назвать рубкой – лет пять назад, на шашлыках, куда они выехали всем первым курсом. Тогда он чуть не отмахнул себе полстопы, исчеркал всю землю вокруг полена – и только через полчаса худо-бедно настрогал что-то пригодное для костра. Сейчас ему оставалось надеяться только на то, что проснутся инстинкты – и у него не дрогнет рука всадить лезвие в живую плоть. И хватит сил, чтобы разрубить ее тупым железом – а не разрубить, так продавить, измять, раздробить…

– Все по селам спят… По деревням спят, – свистяще хрипело в дверную щель.

– А ну заходи! – срывающимся фальцетом громко сказал Матвей, подняв топор. – Щас померимся!

– Сгинь! – вдруг зашипели за его спиной так, что у него встали дыбом волосы на руках.

Судорожно сжав топорище онемевшими пальцами, он оглянулся.

Перед ним стояла старуха. Ее лицо напоминало череп – обтянутый тонкой кожей, мертвый и зловещий, узкие губы растянулись и вздернулись в диком оскале, из глубоких темных глазниц горели безумным огнем желтые глаза. За ее спиной покачивалась лампа, и вокруг бабки плясал десяток теней – каждая изгибаясь в своем безумном танце, каждая не похожая на другую, каждая вряд ли принадлежащая человеку.