13 маньяков - [86]

– Вы – путешественник? – спросил Доржиев.

– Да. Я ученый, прибывший, чтобы узнать больше о здешней земле.

– Стремление к знанию – благородная черта, хоть и не всегда ведущая к просветлению. Пусть ваше путешествие будет удачным.

В комнату вошел служка. На подносе, который он держал перед собой, стояли три небольших глиняных чашки, мельница, кувшин и турка в небольшом поддоне с песком. Ее полированная ручка ловила блики зажженных свечей. Поставив поднос на столик перед Агваном, слуга отошел на несколько шагов и замер слева от выхода.

– Могу ли я просить тебя оказать мне честь в приготовлении этого напитка? – спросил Доржиев у Щербатского.

Федор Ипполитович с улыбкой кивнул.

– Почту за честь приготовить напиток для своего друга.

Раскрыв кисет, он пересыпал зерна в мельницу и принялся вращать рукоять, неспешно перетирая их.

– Значит, от твоих владык по-прежнему нет вестей? – спросил Доржиев, наблюдая за действиями Щербатского.

– Увы, – ответил тот, – дорога сюда далека, а сложные вопросы требуют размышлений, не более коротких, чем эта дорога.

– Почему ваш император не желает помогать далай-ламе? – Похоже, Агван Лобсан не намеревался говорить обиняками.

Федора Ипполитовича такой поворот врасплох не застал.

– Его величество не дал отрицательного ответа, – уклончиво сообщил он. – И все же вопрос переселения далай-ламы в Бурятию требует всестороннего рассмотрения.

Он пересыпал смолотые зерна в турку, залил их водой из кувшина и поставил на угли, тлевшие рядом в небольшой напольной жаровне.

– Россия не желает вступать в открытый спор с династией Цинь. Вопрос принятия далай-ламы прежде всего затронет интересы Англии, но Китай, опираясь на ее поддержку, также стремится к присоединению Тибета – во всяком случае, пока власть находится в руках императрицы Цыси.

Густой кофейный аромат наполнил комнату. Федор Ипполитович расставил чашки – две коричневые и одну с тонким узором по краю – и разлил напиток. Одну из простых чашек он передал Жданову, вторую взял сам. Доржиев взял третью. Едва слышно скрипнула дверь – вышел из комнаты слуга.

– Вдовствующая императрица не вечна. Когда она покинет этот мир для следующего перерождения, ее племянник вернет себе полноту власти, – заметил Агван, поднеся чашку к лицу и осторожно втянув ноздрями поднимающийся над ней пар.

– Досточтимый кхенпо, – вдруг подал голос Жданов, – не сочти дерзостью – ты не разрешишь мне взглянуть на твою чашку?

Щербатской бросил на товарища изумленный взгляд, Агван же, не показав ни лицом, ни жестами даже малейших признаков удивления, протянул чашу просящему.

– Не думал, что такая простая вещь может заинтересовать твоего друга, – обратился он к Федору, – ведь она родом из вашей земли.

Жданов принял чашку и, прежде чем Щербатской успел ответить на замечание собеседника, слегка покачнулся, будто потеряв равновесие, и уронил ее на пол. Кофе коричневым пятном растекся по ковру, тут же впитавшись в ворс.

– Я смиренно прошу простить меня, – Жданов низко наклонил голову, – мне следовало быть аккуратнее. Я приношу свои глубочайшие извинения и прошу принять взамен мою чашу. Еще раз прошу меня простить.

Щербатской наградил его взглядом, в котором одновременно читались недоумение и гнев. Доржиев коротко кивнул.

– Не стоит извиняться, – голос его оставался спокоен, но во взгляде промелькнула странная искра. – Всякий человек – пленник своего тела, и обрести над ним полную власть можно, лишь достигнув бодхичиты.

– Истинно так, – согласился Жданов, словно не заметив реакции своего товарища.

Дальнейшая беседа продлилась недолго. Спустя полчаса гости распрощались с хозяином и покинули территорию монастыря. Прощаясь, Доржиев пристально посмотрел Георгию Филимоновичу в глаза, словно задавая какой-то вопрос. Жданов, церемонно поклонившись, вышел.

Как только они оказались в коридоре, Щербатской остановился, развернувшись к товарищу и буравя его гневным взором:

– Жорж, изволь немедленно объясниться! Что за ребяческие выходки? Зачем тебе понадобилась чашка Агвана?

– Для того чтобы вылить ее содержимое, голубчик, – невозмутимо ответил Жданов.

Федор Ипполитович, заготовивший уже обвинительную речь, оборвался на полуслове, обескураженный таким ответом.

– Вылить? – переспросил он. – Но зачем?

– Затем, что в чашке был яд, Федор. – лицо Жданова разом утратило спокойную благодушность.

Щербатской нахмурился.

– Яд? С чего ты взял?

– Ты заметил слугу, который приносил сервиз?

– Не обратил особого внимания. Ты что, видел, как он подсыпал яд?

– Нет, к сожалению, нет. Но когда он подал сервиз и отступил – в тот момент он считал, что на него никто из нас не глядит, – лицо его исказила гримаса ненависти. А взгляд был обращен к Доржиеву.

– Гримаса? Жорж, помилуй, но разве это достаточное основание? Честно говоря, я вообще сомневаюсь, что ты видел что-то подобное. Эти монахи – они приучены не выражать явных эмоций…

– Я знаю. Именно это меня и насторожило. А в последующие минуты настороженность моя переросла в подозрение. Ты ведь заметил, когда твой монашек покинул комнату?

– Не помню. А при чем здесь это?

– При том, что он стоял у дверей до тех пор, пока не убедился, что нужная чашка попала в руки Агвана Лобсана. Значит, яд был нанесен на ее стенки. И тогда я решил действовать.