13 маньяков - [102]

– Хорошо, – захваченный обсуждением, Федор Ипполитович, казалось, совершенно не обращал внимания на Доржиева, стоявшего рядом. – Но как ты узнал, что это будет взрывчатка?

– Когда Нестеровский сказал, что жертва была принесена в цейхгаузе, вывод этот казался самым очевидным. Из шести докшитов убийца не использовал только двух – Махакалу и Экаджати. Легенда Махакалы говорила о шести землетрясениях. Лхамо несла мешок болезней – и Буду Рабданова заразили оспой. Бегдзе держал в руках меч с рукоятью-скорпионом – и против досточтимого кхенпо был использован яд. Бог грома Пекхар целился во врага из лука – и в Богдо-гэгэна была выпущена стрела, сопровождаемая громом. Взрывчатка показалась мне отличным воплощением землетрясения.

– А как же Яма?

– Бог смерти изображался с петлей и дубинкой. Сурядова убийца задушил, а несчастную девицу наградил ударом по затылку.

– А что, если бы он избрал обличье Экаджати? – Сомнения все еще одолевали Щербатского.

– На это ничто не указывало. Хотя, возможно, я не разгадал знаков. Мне так и не удалось понять, каким особым даром наделена эта дхармапала…

– Тайной властью, – неожиданно произнес Агван, – той властью, которая помогает женщине править мужчиной.

– Господь вседержитель! – прошептал Георгий Филимонович, меняясь в лице, после чего, ни слова не говоря, бросился к выходу. Доржиев и Щербатской последовали за ним.

На улице пятеро казаков, оставленных ими караулить вход, как ни в чем не бывало стояли у стены, негромко переговариваясь.

– Где она?! – Жданов вопреки своей манере почти выкрикнул этот вопрос. Казаки встрепенулись, изумленно моргая и пожимая плечами.

– Кто, ваше благородие?

– Женщина, которая вышла из этих дверей, – уже тише спросил Жданов.

– Ушла, – состроив непонимающую мину, ответил один из казаков. – Вы же сказали старичка задержать. Так старичок не выходил пока.

– Упустили, – сокрушенно произнес Жданов. – И так по-глупому, ей-богу! И как я раньше-то не догадался!

– О чем догадался, Жорж? – осторожно спросил Щербатской, взволнованный расстройством товарища.

– Только девицу наш да-лама оглушил и силой увез. А мужчины все добром с ним шли. Почему так? Потому как женщина он. И видно, красивая. Заворожила их, заморочила – а потом взяла теплыми. Потому последнюю дхармапалу мы и не разглядели…

– И что же теперь? – сокрушенно спросил Федор Ипполитович.

Жданов пожал плечами.

– Ждать. Готовиться.

– Нет, – возразил ему Доржиев, до того хранивший молчание. – Есть и иной путь.

На следующий день было публично объявлено об отъезде далай-ламы из Урги. По слухам, тибетский изгнанник направлялся в Китай, в один из монастырей на священной горе Утайшань. К полудню, после утреннего разговора российского консула с Богдо-гэгэном, монгольский первосвященник вышел к народу, призвав всех усмирить гнев и не преследовать всякого русского за грех, совершенный одним представителем этого народа. Через монгольскую же знать был распущен слух о том, что виновный казнен. На похороны каптенармуса Велехова, проходившие на небольшом русском кладбище рядом с церковью, собралось поглазеть немало жителей Урги, видимо желавших воочию убедиться в том, что святотатец наказан.

Щербатской и Жданов также были на похоронах. Каптенармуса Велехова похоронили вместе с Сурядовым и Анфисой Картуниной – так звали ту несчастную девушку. Слушая мерное чтение заупокойной, произносимое крупнотелым отцом Никифором, Федор Ипполитович шепотом произнес:

– И все же, Жорж, в твоем объяснении я вижу серьезный изъян.

– Какой же, позволь спросить?

– Как могла женщина с таким невероятным искусством перевоплощаться в образы, столь разные и отличные от нее? Я своими глазами видел казака и старика. Они рознились и сложением, и ростом, и осанкой. Не могу представить себе лицедея настолько искусного, чтобы сумел все это воплотить. Если бы я не знал, что старик так и не вышел из храма, я бы уверенно утверждал, что действовал не один человек, а несколько…

Жданов пригладил встопорщившиеся на морозе бакенбарды.

– Боюсь, этот вопрос останется для нас без ответа. Зачем да-ламе было приносить в жертву людей, чью личину она собиралась примерить? Был ли это варварский обычай, дошедший до нас из глубины веков, или же душевное расстройство? Мне кажется, в этих жестоких действиях был иной, более глубокий смысл.

Дабы разговором своим не нарушать скорбную торжественность панихиды, товарищи отошли от процессии.

– Уж не хочешь ли ты сказать, – поразился Щербатской, – что да-лама колдовским способом меняла обличье? Полно, Жорж, двадцатый век на дворе – эпоха торжества научной мысли! Помнишь, в студенческие годы нам попадалось в руки французское издание записок Видока? По слухам, человек этот был столь искусен в преображении своей внешности, что мог изменить не только черты лица, но и рост, полноту и осанку…

– Может, и так, – согласился Жданов. – Только как тогда объяснить тот факт, что каптенармуса нашли в одежде, и ничего из вещей его не пропало, исключая винтовку и коня? Какой грим сумеет превратить молодую цветущую девушку в облысевшего, дряхлого старца, которого ты своими глазами видел? Нет, я молю Бога, чтобы отъезд далай-ламы усмирил эту загадочную персону – ибо в следующий раз нашей удачи может не хватить, чтобы остановить ее.