127 часов. Между молотом и наковальней - [117]

Не надо глупых ошибок, Арон. Будь внимательнее. Ты же знаешь, что это не каньон Хорсшу. Ты не ошибешься, когда придешь туда. Сверяй путь с картой. Ты же знаешь, как это делать.

Внезапно я чувствую влагу, которая распространяется по низу спины. Кэмелбэк протекает. Я останавливаюсь и падаю на колени, перебрасывая рюкзак вперед. Ну да, вода сочится через загубник на дне кэмелбэка. Он не рассчитан на то, чтобы сдерживать давление, а я срезал трубку, которая обычно соединяла дно и загубник. Проблема. Открываю пустую бутылку и выдавливаю в ее горлышко половину того, что осталось в резервуаре. И что теперь, интересно, мне делать? Если я оставлю воду в кэмелбэке, она вытечет и закончится до того, как я попаду в Хорсшу. Закручиваю крышку бутылки, цепляю ту на ремень рюкзака и решаю, что самое лучшее, что я могу сейчас сделать, это выпить остаток воды из кэмелбэка и пройти остаток пути на том, что есть в бутылке. Это не идеально, но лучше, чем просто терять воду.

Теперь начинается новая действительность. Я выпил пять литров воды меньше чем за час и прошел всего километра полтора по каньону. У меня остался литр воды, впереди десять километров, становится только жарче, а я становлюсь все слабее. Или я придумаю, как это сделать наилучшим образом, или умру раньше, чем пройду полпути к Большой галерее. На ум приходит воспоминание, рассказ, который я читал в каком-то журнале несколько лет назад, про легендарное мексиканское племя тарахумара. Меня впечатлило не только то, что люди этого племени пробегали по восемьдесят километров в день — зачастую босиком, по жаркой пустыне, — но и то, что они предпринимали эти супермарафоны без подстраховки, даже не брали с собой пищу и воду. Хитрость заключалась в том, что они набирали полный рот воды на старте и не глотали ее, а несли во рту, то и дело глотая понемногу, чтобы этот глоток смочил воздух, попадающий в легкие. Сохраняя темп ниже порога потения, они теряли только ту влагу, которую выдыхали. Я решаю, что стоит и мне попробовать, набираю пятьдесят граммов воды в рот и держу там, пока все ближе и ближе, метр за метром, приближаюсь к своему пикапу, скрытому где-то выше, на севере, на плато.

Я немедленно ощущаю, что хитрость работает. Я все еще хочу пить, но хорошо дышу и не чувствую и десятой доли той сухости, из-за которой выхлебал столько воды. Это может мне помочь сохранить остатки запаса.

На второй миле моего похода, в 13:09, я подхожу к слиянию каньонов Блю-Джон и Хорсшу и, не снижая скорости, поворачиваю налево по направлению к Большой галерее. Однако еще через пять минут в моей левой кроссовке накапливается столько песка, что я решаю остановиться и вытряхнуть его. Я уже натер ступню до ссадины, боль становится нестерпимой. Моей левой ноге гораздо хуже, чем правой, потому что левый носок я превратил в лохмотья, когда натягивал его на каменную кувалду, чтобы долбить валун. Снять обувь и вытряхнуть песок — это самое простое. Я все еще не умею завязывать шнурки, поэтому сильно затягиваю их и засовываю свободные концы в кроссовку, рядом с голой ногой. Терпимо. С этого момента я шагаю очень осторожно, избегая песка, — и идти так легче, и ноги берегу.

Пройдя две с половиной мили, наталкиваюсь на заграждение из колючей проволоки, висящее поперек промоины на толстых тросах, уходящих в скалу по обе стороны от русла. Это, должно быть, граница национального парка, думаю я, когда ныряю в дыру в середине изгороди, где доски расшатаны. Как только я попадаю на территорию каньона Хорсшу в Каньонлендс, кишки опять вопят, сфинктер сжимается. Я бросаюсь к подходящему месту в тени другой полки, где можно прислониться к стене и опорожнить внутренности. Диарея не сравнится с потерей крови по опасности для жизни, но, если она будет продолжаться, риск обезвоживания растет. Второй раунд закончен, я подтягиваю свои клетчатые боксеры и шорты и иду дальше. Трюк с водой помогает мне идти довольно бодро, минимизируя затраты. Я глотаю каждые пять или десять минут, но хорошая новость в том, что в бутылке у меня осталось еще пол-литра.

На четвертой миле я оставляю слева от себя стену высотой метров сто, на которой изображены десятки широкоплечих фигур огромного масштаба, нарисованные всеми оттенками коричневого и бордового. Это пиктограммы Большой галереи. Сейчас они для меня не более чем ориентир в пути. Дальше по каньону, в зарослях тростника, рогоза и камышей, я наступаю на мягкий затопленный участок, покрытый толстым ковром травы. Пройдя еще несколько шагов по болоту, раздвигаю осоку и обнаруживаю полоску открытой воды. Аллилуйя! 13:55. Я наклоняюсь к грязному ручейку шириной пятнадцать сантиметров и глубиной пять и пытаюсь еще раз заполнить свои емкости водой. Дело нудное, но стоит того: в моей бутылке осталось только сто пятьдесят граммов, и теперь я могу снова пополнить запасы. Мне приходится построить небольшую дамбу из грязи, чтобы можно было окунуть резервуар кэмелбэка в жижу. Я нечаянно запираю в бутылке пару головастиков, но решаю, что нет смысла заморачиваться и вылавливать их. К этому моменту я, должно быть, проглотил уже сотни тысяч невидимых пловцов. Должен ли я думать об этих двух только потому, что их я вижу?