112 дней на собаках и оленях - [30]
— Мыльхемиль? (огонь? спички?), — спрашиваю я его.
— Камака! (Смерть!), — отвечает Атык.
Он толкует, несомненно, о каком-то необычайном происшествии, которое, как я понимаю своего доброго спутника, не обошлось без злого духа…
— Уйна камака! Нет смерти! — говорю чукотским жаргоном, стараясь успокоить Атыка.
— Камака! — продолжает настаивать Атык и вдруг замолкает.
Он не хочет играть судьбой, молча закуривает папиросу, пристально смотрит при свете спички на меня.
С полного хода мы свергаемся с кручи на лед Малого Анюя. И Атык тревожно кричит:
— Пальхен далеко!
Бежим по Малому Анюю. На реке светлее, чем в тальнике и лесу. Свет от снега. Никого, ни единой души, ни вскрика совы, ни шороха куропатки…
Атык после огненного видения присмирел. Вдруг он останавливает собак и уходит без предупреждения. Так еще с ним не бывало… Я остаюсь один с собаками, среди безлюдья и тьмы, один, даже без остола.
Куда и зачем он ушел? Шарю по нарте и нахожу ружье Атыка. Оно за грядкой. Но защищаться не от кого…
Каюр возвращается нескоро.
— Дорога нет! Там-Тама нет! Оленей нет! Атык нашел дорогу! Ванька неправильно поехал!
Следы мальковских нарт на Анюе завели Атыка в тупик. Он поверил Малькову и ошибся вместе с ним. Мальковские нарты здесь круто поворачивают назад. Мальков понял свою ошибку… Слышится атыковское: «каккумэ»! Чуть-чуть стало виднее…
Едем обратно и попадаем на след Там-Тама в протоке Анюя.
— Ёронг! Ёронг! — кричит Атык и машет рукой.
Но я не вижу ничего.
— Дым! Дым! Ёронг! Пальхен! — вопит радостно Атык.
Собаки прибавляют шаг.
Атык издалека почуял дым. Только через полчаса мы подъезжаем к воротам древней Анюйской крепости, поставленной почти триста лет назад казаками. Стены ее сложены из толстых бревен, обветшавших от времени.
Будто со старинной гравюры встает перед нами квадратная башня, удивительно похожая на одну из тех, которые некогда украшали московский деревянный Кремль — «Москву-град дубовый»… Не островерхая, а напоминающая усеченную пирамиду. В этой башне с каждой стороны по одной узкой бойнице. Ворота не сохранились. Железные скобы сбиты и кем-то увезены…
Здесь несколько изб. В какую зайти?
— Заходите ко мне! — слышу приветливый голос.
— Кто вы? — спрашиваю я.
— Посмотрите на мою крышу, поймете и вспомните!
Смотрю и вижу антенну. Радист! И здесь радиостанция!
— Неужели не помните? Радист Попов! Мы с вами встречались осенью в Нижне-Колымске! Идемте, остановитесь у меня!
Следую за гостеприимным хозяином. Он вводит меня в просторную избу, заставленную приборами и аккумуляторами. Чисто подметен пол. Какое раздолье! Есть где выспаться на оленьей шкуре. А если будет холодно, — можно забраться в кукуль… Это не палатка и не душный полог!
Мы — в Островном, древней Анюйской крепости. Маленький поселок отстоит от Нижне-Колымска на двести пятьдесят километров. Малопосещаемые путешественниками места остались позади нас. От Островного пойдут более населенные земли. Мы уже не будем, как прежде, искать людей, так говорят нам островновцы.
Островное много лет назад играло большую роль в развитии хозяйства большого края. Здесь ежегодно происходила знаменитая островновская ярмарка. Подробное описание этой ярмарки дал мичман Ф. Ф. Матюшкин, один из участников путешествия флота лейтенанта Ф. Врангеля по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю, совершенного в 1820–1824 годах. Врангель включил в свою книгу о путешествии краткое извлечение из отчета мичмана Матюшкина о посещении им Островного.
При Матюшкине в Островном находилось до тридцати домов и юрт, разбросанных в беспорядке по селению. Крепость была обнесена забором, увенчанным надвратной ветхой башней. В середине местечка высились казармы — дом для комиссара с канцелярией и казаками.
Во время ярмарки все островновские дома и юрты превращались в своего рода гостиницы. Но большинство прибывших на торг размещалось на открытом воздухе, несмотря на сильные морозы. Кругом виднелись костры, возле которых грелись и жили прибывшие на ярмарку. По ночам ярко светились ледяные окна юрт и домов, огни костров и переливы северного сияния, представляя оригинальное зрелище. Картину дополняла многоцветная одежда съехавшихся на торг из разных краев тундры. Люди были в цветных камлейках, что делало еще более живописным северный пейзаж.
На сотнях лошадей прибывали сюда караваны с товарами русских купцов. Чукчи появлялись со своими товарами в Островном обычно в конце января или начале февраля. Ярмарка длилась не более десяти дней, и затем Островное замолкало и продолжало жить своей тихой и мирной жизнью.
Чукчи жили вокруг ярмарки своими станами, каждым станом управлял свой родоначальник.
Чукчи привозили с собой на ярмарку черных и черно-бурых лисиц, песцов, куниц, выдр, бобров, медвежьи шкуры, моржовые ремни и клыки, санные полозья из китовых ребер, мешки из тюленьей кожи.
Интересовались чукчи следующими русскими товарами: табаком, железными вещами — котлами, топорами, ножами, огнивом, иглами, медной, жестяной и деревянной посудой, а также бисером.
На ярмарку в Островное приезжали за тысячу и полторы тысячи верст не только чукчи, но и представители других соседних племен: юкагиры, ламуты, тунгусы, чуванцы, коряки. Лай собак, на которых прибывали в Островное с купцами и жителями Чукотки вереницы нарт, слышался издалека.
