112 дней на собаках и оленях - [24]
Пятнадцать лет назад, после окончания гражданской войны, когда надо было приводить в порядок военно-морской флот, был брошен клич — комсомольцы на флот! По путевкам комсомола тысячи юношей пришли служить на корабли. Они полюбили море и остались навсегда моряками. Партия большевиков бросила новый клич, зовущий комсомольцев на Север. Они идут сюда, смелые юноши и девушки, сверстники Васи Косина, идут на северные параллели по путевкам партии и комсомола, как некогда их предшественники шли на флот, чтобы крепить его боевую силу.
Волей партии Ленина — Сталина к северным параллелям прокладываются широкая морская, речная и воздушная дороги.
Граница леса
…Чем выше мы поднимаемся в гору, тем лучше виден рассвет.
— Тынэуи! — объявляет мне Атык, показывая на восток.
Это начало рассвета. Тынэуи!
Тынэуи — означает, что звезды померкли, поднялся предрассветный ветерок и чуть колышатся над горизонтом белые полосы.
Тынэуи — это предрассветный ветерок, который прогоняет прочь темноту ночи и тянет за собой дневной свет на Чукотскую землю.
Тынэуи, вместе с тем, самое красивое женское имя на Чукотке.
Атык объяснил мне, что по-чукотски есть много названий зари.
— Смотри! Тынэуи уже пропала! Вот куутынаэ! — объявляет мне каюр.
Немножко стало светлее. Предутренний ветерок затих, и ярче забелела полоса над горизонтом.
— Вот куутынаэ пропал! Вот нытотын-тоты-лякэн! — машет остолом каюр, показывая на небо.
Ночь уходит. С востока загорается день, а на западе еще ночь.
— Смотри! Вот тантотын-тоэ! — говорит Атык. Уже светло.
Заря захватила все небо.
Горит заря над Чукотской землей. Самые нежные шелка не могут передать красоты утреннего неба. Я зачарованно смотрю на ласковые полутона.
— Это эргер-оэ! — спешит объявить Атык.
Заря пропадает. Гасятся ее волшебные краски.
— Тан-эргер-оэ! — кричит Атык.
Стало совсем светло.
Только на языке народа, близкого к природе, на языке людей, любовно и внимательно наблюдающих за явлениями природы, заря может иметь столько наименований…
Собаки следят по снегу кровавыми росинками, падающими из пораненных лап.
Мы мчимся по реке. Нарты стучат по изломанному и наторошенному льду и вдруг круто поворачивают вправо. Слева от нас открытая вода, ее не берет и двадцатипятиградусный мороз. Это — первая наледь на нашем пути. Туман, стоящий над наледью, издалека предупреждает каюров об опасности.
С наледями нам еще предстоит встречаться. В Якутии они нередко достигают огромных размеров. О наледях будет еще разговор…
Собаки почуяли дым. Забыв про усталость, упряжки несутся во весь опор туда, где стоят две яранги.
Вот они, круглые чукотские шатры, дымящиеся, как сопки. Уатагин — хозяин одной из яранг — поясняет нам, что мы выехали на реку Большую (здесь так называют Большую Бараниху). Чукчи рыбачат. На Уатагине нечто вроде пальто, сшитого из двойного меха. Козлиная жидкая бородка вовек не знала бритвы.
Хозяин яранги сообщает нам, что ехать «по чукчам» «три солнца».
Значит, только три дня отделяют нас от границы лесов.
Тогда кончатся ночевки на снегу под открытым небом.
Кончатся заботы о том, где найти топливо для костра.
Через три дня мы — в лесу!
Дети выглядывают из яранг, но дичатся приезжих. Я все же приманиваю их к себе конфетами.
Пока на огне готовится «камитва», прошу каюра отрезать кусок мороженой сырой оленины. Губы к ней примерзают словно к железу. Но чувство голода сильнее боли.
Посадить человека с утра на нарты, повозить его по тундре в мороз и в ветер до поздней ночи, заставить побегать за нартой километров пятнадцать-двадцать, несколько раз поднять опрокинувшуюся нарту, а затем вновь увязывать развалившийся груз, у кого не появится аппетита! Тут съешь и мороженую рыбу, и сырую оленину, и звериный жир, и все, что ни придется.
Раскинута палатка. Мы ночуем вблизи яранг. Истекает десятый день пути.
Утром никак не добудиться каюров. Они встают поздно и садятся за бесконечное чаепитие. И пока не выпьют три полуведерных чайника, никуда не поедут, как их ни убеждай. По-своему они правы. Раз как-то мы закоченели в пути и все из-за того, что не поели с утра ни масла, ни жирного мяса, не напились чаю. Каюры долго потом толковали нам, как вредна спешка в тундре.
Мы снова в горах. Бегут вперед нарты. За ними по снегу бегут и люди. Снова чередуются стоянки и войдание полозьев.
Собаки Атыка и других каюров запряжены цугом. От барана нарты идет длинный потяг — надежный лахтачий ремень, и к нему елочкой подвязаны алыки — постромки. Каждый алык тянет одна собака. У Атыка шесть рядов парных алыков, у Коравьи, у Малькова тоже шесть. Это самые сильные упряжки в нашем караване.
Некоторое время Атык ехал на одиннадцати собаках. Своего любимца Матау он оставил у знакомого чукчи, чтобы взять на обратном пути. Матау сильно иссушился за дорогу. Пусть отдохнет немного в тундре на приволье. Но оставив Матау, Атык загрустил. Молодой каюр с грузовой нарты Айнакургин заметил это. Айнакургин привык с детства уважать старших. Он привел к Атыку одну из своих собак и подвязал ее к пустому алыку. Атык улыбнулся, он не отказался от такого внимания. Теперь у Атыка опять полная упряжка.
