1000 ночных вылетов - [33]
От аэродрома подскока Котлубань до линии фронта четыре километра. Голая степь. Два бензозаправщика и несколько автомашин с бомбами. А еще ветер. И сорокаградусный мороз. Сейчас бы кружку горячего чая! Но даже в нашей столовке на базе, кроме пшеничной каши из плохо очищенного зерна и непонятного происхождения темной похлебки, другого не увидишь. Голодно. Холодно. Не греют меховые комбинезоны, сырые унты на морозе задубели и оттягивают ноги пудовыми веригами…
Десять боевых вылетов за ночь — это двойное пересечение линии фронта. Это десять противозенитных маневров и столько же атак на цель. Это — негнущиеся, покрытые язвами от бензина и масла пальцы техников, обмороженные руки оружейников и лица летчиков.
— Тяжело, Петрович? — спрашиваю у Ландина.
— А тебе легче? — поворачивается техник. — Всем нам этот «котелок», как шило в заднице. Одно хорошо — бьем гадов! Слыхал, вроде наши на Ростов уже двинули.
— Пожалуйста, вылетайте. Бомбы подвешены!
Ох, уж этот Кильшток со своей сверхвежливостью!
— Покурил бы, капитан, с нами, а?
— После войны. В Берлине!
— А не врешь, капитан?
— А что? Закурю! Только, пожалуйста, вылетай. Ведь запоздаешь в Берлин, а?
— Успеем! От винта!
Опять я летаю с Ждановским и никак не привыкну к его окающему и певучему архангельскому говорку. В Архангельске осталась его семья, и воспоминания о ней заставляют лучиться теплом удивительно светлые и по-детски чистые глаза Ждановского. Но теперь мне не видны глаза Николая. Вообще ничего не видно — ночь! Ночь. Прожекторы и зенитки. Где-то под снежной белизной скрылись вражеские доты, которые мешают продвижению нашей пехоты. Мы должны обнаружить их и уничтожить.
Темнеют длинные цепочки извилистых ходов сообщений, едва заметны тропинки, протоптанные солдатами противника. А вот какой-то холм. Дот? Возможно. Конечно, дот! Вон к нему тянутся голубые пунктиры пулеметной трассы с нашей стороны. Наверное, пехота слышит гул нашего мотора и пытается помочь, указывая цель. Спасибо, друг пехота!
— Так держать!
Черными султанами вздымается поднятая взрывами земля. Из укреплений появляются темные точки — фигурки солдат.
— Пулеметом их, Николай, пулеметом!
Длинные очереди пулемета Ждановского прижимают вражеских солдат к земле.
Возвращаясь к себе, недоумеваем, почему погашены огни на аэродроме. Темноту ночи рассекает только короткая очередь трассирующих пуль.
— Может, немцы прорвались? — спрашивает Ждановский.
— Вроде не должны. Захожу на посадку.
— Заходи. Однако я приготовлюсь…
Мне видно, как Николай разворачивает пулемет на левый борт и вставляет новую ленту. На старте нас встречает одинокий Ландин.
— Что случилось, Петрович? Где оружейники, заправщики?
— Вон, к фрицу понеслись. Видишь, на пузе лежит? Втроем идем к чернеющей поодаль громаде фашистского самолета. Летел он на аэродром «Гумрак», который находится в двенадцати километрах от нашего.
Видимо, увидев огни старта и ракеты с земли, поданные командиром полка (они совпали с условным сигналом!), экипаж совершил посадку на нашем аэродроме и подломал «ноги» своему «Кондору». Летчики даже не имели представления об окруженной группировке — на их карте линия фронта по Волге!
«Кондор» до отказа забит посылками для офицеров и какими-то картонными коробками. Кто-то освещает коробки фонариком, кто-то достает из них банки с консервами…
— Братцы! А союзнички-то на два фронта работают!
— Тушенка — американская!..
Вот вам и бизнес. Говорят, у американцев бытует пословица: «Деньги не пахнут!» Нет, господа, пахнут! За эту тушенку — пахнут кровью!
Перехвачена шифровка, в которой Гитлер предлагает Паулюсу специальным самолетом прибыть в Берлин. Уж не этот ли «Кондор» спешил за вновь испеченным фельдмаршалом? Наше командование решает: Паулюс не должен улететь! Ему отвечать за безрассудное кровопролитие, за неоправданную жестокость. Для этого принимаются соответствующие меры.
Днем над немецкими аэродромами висят «Петляковы», «Ильюшины», «Яковлевы» и «Лавочкины». Ночь отдана нам — небесным тихоходам.
Самолеты парами по часу барражируют над каждым аэродромом противника. Интервал между сменами — полчаса. Таким образом, в воздухе постоянно находятся четыре самолета, которые ходят по большому кругу в постоянной готовности к атаке.
Мы со Ждановским барражируем над аэродромом в районе Большой Россошки.
— Осталась одна минута, командир! — докладывает Ждановский.
Я смотрю на часы. Да, время нашего барражирования истекает, можно брать курс на свой аэродром.
— Коля, давай сбросим бомбы вон на те зенитки!
— Однако, можно, — соглашается Ждановский. Неожиданно внизу вспыхивают желтые и зеленые огни старта.
Разворачиваю самолет на курс, пересекающий посадочную полосу. Внизу отчетливо виден идущий на посадку «Юнкерс-52». Вот он включает посадочные фары, и от них бегут по снегу светлые эллипсы.
— Коля, бомбы!
Тусклыми вспышками лопаются фугаски перед носом фашистского самолета. Откуда-то из темноты к нему тянется длиннющая пулеметная очередь. Гаснет старт. «Юнкерс» уходит на второй круг.
— Доверни вправо! Так! Хорошо!
Ждановский короткими очередями бьет по темному силуэту «Юнкерса». Он яростно отстреливается. Но вот к нему еще с нескольких сторон тянутся огненные трассы, и «Юнкерс» вдруг устремляется к земле, оставляя за собой дымный шлейф.
Часто, когда мы изучаем историю и вообще хоть что-то узнаем о женщинах, которые в ней участвовали, их описывают как милых, приличных и скучных паинек. Такое ощущение, что они всю жизнь только и делают, что направляют свой грустный, но прекрасный взор на свое блестящее будущее. Но в этой книге паинек вы не найдете. 100 настоящих хулиганок, которые плевали на правила и мнение других людей и меняли мир. Некоторых из них вы уже наверняка знаете (но много чего о них не слышали), а другие пока не пробились в учебники по истории.
Воспоминания о жизни и служении Якова Крекера (1872–1948), одного из основателей и директора Миссионерского союза «Свет на Востоке».
«Пазл Горенштейна», который собрал для нас Юрий Векслер, отвечает на многие вопросы о «Достоевском XX века» и оставляет мучительное желание читать Горенштейна и о Горенштейне еще. В этой книге впервые в России публикуются документы, связанные с творческими отношениями Горенштейна и Андрея Тарковского, полемика с Григорием Померанцем и несколько эссе, статьи Ефима Эткинда и других авторов, интервью Джону Глэду, Виктору Ерофееву и т.д. Кроме того, в книгу включены воспоминания самого Фридриха Горенштейна, а также мемуары Андрея Кончаловского, Марка Розовского, Паолы Волковой и многих других.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Это была сенсационная находка: в конце Второй мировой войны американский военный юрист Бенджамин Ференц обнаружил тщательно заархивированные подробные отчеты об убийствах, совершавшихся специальными командами – айнзацгруппами СС. Обнаруживший документы Бен Ференц стал главным обвинителем в судебном процессе в Нюрнберге, рассмотревшем самые массовые убийства в истории человечества. Представшим перед судом старшим офицерам СС были предъявлены обвинения в систематическом уничтожении более 1 млн человек, главным образом на оккупированной нацистами территории СССР.
Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.
Резонансные «нововзглядовские» колонки Новодворской за 1993-1994 годы. «Дело Новодворской» и уход из «Нового Взгляда». Посмертные отзывы и воспоминания. Официальная биография Новодворской. Библиография Новодворской за 1993-1994 годы.
Автор книги — ветеран Великой Отечественной, прошедший со своей батареей от Ленинграда до Берлина. «Я уже приспособился стрелять на поражение всей батареей без пристрелки. На этот раз быстро «ухватил» свои разрывы, ввел все же некоторые поправки и перешел на поражение цели беглым огнем. Первые же залпы взметнули в воздух фонтаны черной жирной земли и огня, поражая врага. Вскоре три орудия были уничтожены, два повреждены, и только одно немцам удалось с большим трудом увезти за бугор. Контрбатарейная стрельба продолжалась.
Вторая мировая потрясла мир. Холодная война едва не привела к его концу. В обеих принимал участие автор этой книги, ветеран дальней авиации Л. В. Касаткин.Окончив летную школу 21 июня 1941 года, он попал в авиацию дальнего действия. Был командиром экипажа «Ил-4». Совершил 147 боевых вылетов. Участвовал в боях под Ленинградом, в Заполярье, на Балтике, в Берлинской операции от ее начала до падения Берлина. Награжден тремя орденами боевого Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1-й и 2-й степеней, двумя орденами Красной Звезды, многими медалями.
«Люди механически двигаются вперед, и многие гибнут — но мы уже не принадлежим себе, нас всех захватила непонятная дикая стихия боя. Взрывы, осколки и пули разметали солдатские цепи, рвут на куски живых и мертвых. Как люди способны такое выдержать? Как уберечься в этом аду? Грохот боя заглушает отчаянные крики раненых, санитары, рискуя собой, мечутся между стеной шквального огня и жуткими этими криками; пытаясь спасти, стаскивают искалеченных, окровавленных в ближайшие воронки. В гуле и свисте снарядов мы перестаем узнавать друг друга.
Автор книги начал войну командиром тяжелого танка KB-1C, затем стал командиром взвода самоходных артиллерийских установок СУ-122, потом СУ-85 и под конец войны командовал ротой танков Т-34–85. Он прошел кровавыми дорогами войны от Сталинграда до Кенигсберга. Не раз сходился в смертельной схватке с немецкими танками и противотанковыми орудиями. Испытал потерю боевых товарищей, вкус победы и горечь поражений. Три раза горел в боевых машинах, но и сам сжег немало вражеской техники. Видел самодурство начальства, героизм и трусость рядового и офицерского состава.