100 великих криминальных драм XIX века - [11]

Трепетный юрист

Я был слугою правосудия, а не лакеем правительства.

А.Ф. Кони

Анатолий Федорович Кони, судя по его воспоминаниям, был человеком эмоциональным и чувствительным. Довольно часто он, подобно любящей мамаше или доброй тетушке, переживал за своих подследственных, даже когда выступал обвинителем на судебном процессе. Кони волновали перемены в жизни современного ему общества, воспитание детей, в котором он со своей стороны находил много неправильного и лишнего. Конечно, как человек дальновидный, он понимал, что представление о морали и поведении в обществе закладывается в детстве.

«Я всегда находил, что в нашей русской жизни воспитание детей построено на самых извращенных приемах, если только вообще можно говорить о существовании воспитания в истинном смысле слова между русскими людьми. Даже вполне развитые родители по большей части относятся к детям со слепотою животной любви и совершенно не думают о том, что впечатления, даваемые восприимчивой душе ребенка, должны быть строго соразмерены с его возрастом и с той работой мысли и чувства, которую они собой вызывают. В особенности это можно сказать про чтение, невнимание к выбору которого у некоторых воспитателей граничит с преступностью, тяжкие последствия которой лишь иногда парализуются чистотою детской души и свойственным возрасту непониманием тех или других отношений».

При этом в вопросах воспитания он оставался человеком старой, консервативной формации: считал цирки низким искусством, театры – средоточием ненужных фантазий, а детские балы – средством преждевременного взросления. Все это было вредно для ребенка.

Кони не мог понять картину «Искушение святого Антония» величайшего художника Средних веков Иеронима Босха, считал ее превысившей этические и эстетические нормы, переступившей черту дозволенного. Но более всего его ужасали музеи восковых фигур, в которых он видел прямую пропаганду насилия и жестокости.

В этом усматривается патриархальная религиозность человека, для которого все новое было неприемлемо и непонятно. Юрист – во многом «эпилептоид» с точки зрения психологии: он привержен нормам и не любит их менять. Так и Анатолий Кони пытался выстроить нормы и порядок даже для тех областей человеческой деятельности, в которых такое установление границ невозможно.

В своих заметках он прибегал к чрезмерно темпераментной лексике, написанной «слезами и кровью», называл художественное воспитание и развитие воображения у детей «жестокостью… воспитательной отравы». Лишенная объективности, часто надрывная речь Кони в его заметках отчасти даже напоминает женский, экзальтированный слог – манеру сентиментальных женских романов. Удивительно, что эти записки принадлежали мужчине, юристу, профессионалу, который вынужден был каждый день сталкиваться с жестокостью и насилием. Но факт остается фактом: у Анатолия Федоровича Кони явно не было холодной, беспристрастной головы, которую надлежит иметь юристу. Впрочем, были у него другие, гораздо более ценные качества – интуиция и предвидение. Возможно, они для законника даже важнее.

И если мы вглядимся в известный портрет Кони кисти Ильи Репина, то в качестве главной черты персонажа отметим хмурую озабоченность, которая, очевидно, не покидала его никогда.

А.Ф. Кони. Художник И.Е. Репин. 1898 г.

В детях, получивших слишком много эмоциональных впечатлений, он видел будущих «психопатов, неврастеников и самоубийц». И в связи с этим стоит вспомнить о том, что речь идет о XIX веке, причем о времени, когда начинали появляться молодые люди, подобные Раскольникову, и девушки-психопатки, подобные убийце Семеновой, о которой мы расскажем в другой главе. Назревала эпоха тайных обществ, массового террора, и Кони не мог этого не замечать. Как прокурорский работник, он предвидел последствия слишком большой свободы. Свобода личности, мыслительная и творческая, ведет к беспорядку в умах, сердцах и обществе. Именно так рассуждает юрист, которому достаются плоды вольномыслия и нестабильности.

В Анатолии Федоровиче говорило предчувствие человека начала XIX века – человека, принципы которого формировались старыми правилами, патриархальной Россией.

Возможно, именно поэтому он, порицая ничем не виноватые театры, снисходительно относился к таким людям, как игуменья Митрофания, ведь в основе ее преступлений лежала религия. Именно ему довелось допрашивать эту женщину, и он, как мог, облегчал условия ее содержания. Кони имел о ней собственное, глубоко личное представление. Веря в ее религиозную одержимость, энергию гуманизма и благотворительности, он был убежден, что преступление игуменьи заключалось не в хитрости и вероломстве, не в честолюбии и тирании, а лишь в том, что она превысила свои полномочия ради благой цели. И ему не приходило в голову, что его отношение к подследственной так же предвзято и индивидуально, как и его отношение к гениальному искусству, но с обратным знаком.

Неизбежно возникает вопрос: откуда такая жесткость принципов? Откуда такое неприятие всего нового, творческого? Может, все дело в его собственной семье и собственном воспитании? Не тут-то было!