10 мифов о Гитлере - [8]

Разумеется, в своих воспоминаниях Гитлер постоянно драматизировал ситуацию. Вот и тут он слукавил: во-первых, конфликт с отцом не носил такого уж глубокого и принципиального характера. Во-вторых, учиться рисованию и набивать руку, рисуя окрестные пейзажи, он не прекращал. Потому что впереди его ждало испытание, о котором он мечтал так долго: сын таможенника решил поступить в венскую Академию художеств. Его отец к тому времени уже скончался, успев довольно хорошо обеспечить своего отпрыска материально. И в 1907 году Гитлер с легким сердцем отправился в столицу Австро-Венгерской империи.

В Вену он ехал в самых радужных мечтах, с надеждой, – нет, даже с уверенностью в победе. «Я вез с собой большой сверток собственных рисунков, – вспоминал он, – и был в полной уверенности, что экзамен я сдам шутя. Ведь еще в реальном училище меня считали лучшим рисовальщиком во всем классе, а с тех пор мои способности к рисованию увеличились в большой степени. Гордый и счастливый, я был вполне уверен, что легко справлюсь со своей задачей. Я сгорал от нетерпения скорее сдать экзамен и, вместе с тем, был преисполнен гордой уверенности в том, что результат будет хороший». Отметим, что реальное училище Гитлер так и не закончил, несмотря на все свои способности к рисованию.

Радужные ожидания не оправдались. Первую часть экзамена – написание двух этюдов на заданную тему – Адольф выдержал успешно, а вот на второй, заключавшейся в рассмотрении представленных домашних работ, его отсеяли: в представленном портфолио было слишком мало рисунков гипсовых моделей, а на экзаменационном рисовании портрета он и вовсе срезался. В принципе, этого можно было ожидать: Гитлера гораздо больше интересовала архитектура. Изображения людей – или статуй – получались у него гораздо хуже. Что, впрочем, вполне обычное дело – среди людей искусства жанровая специализация распространена весьма широко.

Гитлер сам признавал впоследствии: «Мой художественный талант иногда подавлялся талантом чертежника – в особенности во всех отраслях архитектуры. Интерес к строительному искусству все больше возрастал. Свое влияние в этом направлении оказала еще поездка в Вену, которую я 16 лет от роду предпринял в первый раз. Тогда я поехал в столицу с целью посмотреть картинную галерею дворцового музея. Но в действительности глаз мой останавливался только на самом музее. Я бегал по городу с утра до вечера, стараясь увидеть как можно больше достопримечательностей, но в конце концов мое внимание приковывали почти исключительно строения». В результате же в экзаменационном листе юного австрийца стояло: «Адольф Гитлер, Брау-нау-на-Инне; 20 апреля 1889 года; немец, католик; отец – оберфискаль; оконч. 4 класса реального училища. Мало рисунков гипса. Экзаменационный рисунок – неудовлетворительно».

Ректор Академии Зигмунд д’Альман, выслушав недоуменный вопрос абитуриента о причине провала, заявил ему, что, судя по представленным рисункам, художника из Гитлера не выйдет, зато из них видно, что у него есть способности к архитектуре, так что не желает ли он стать, к примеру, чертежником?

Удивительно, насколько разной может быть оценка одних и тех же картин разными людьми. Понятно, что оценку, данную юношеским рисункам Гитлера главным идеологом национал-социалистической партии Альфредом Розенбергом, заявившим, что они «свидетельствуют о природном таланте, умении подмечать самое существенное и ярко выраженном художественном чутье», сложно расценивать иначе как лесть. Однако когда в 1919 году акварели Гитлера – тогда человека вообще никому не известного, демобилизованного солдата без профессии и отчетливых перспектив в жизни, – попались на глаза большому знатоку живописи профессору Фердинанду Штегеру, тот вынес однозначный вердикт: «Совершенно уникальный талант». Акварельные пейзажи Адольфа он назвал просто поразительными. Думается, многое бы изменилось, если бы тогда, в Вене, Гитлер услышал именно эти слова, а не оценку д'Альмана. Хотя, разумеется, было бы явным преувеличением обвинять последнего в том, что именно из-за его близорукости Гитлер стал жестоким диктатором, а не художником.

В любом случае, удар по самолюбию молодого человека, весьма склонного к завышенной самооценке (впоследствии это еще не раз проявится в его политической карьере), был чрезвычайно силен. «Когда мне объявили, что я не принят, на меня это подействовало, как гром с ясного неба, – вспоминал Гитлер. – Удрученный, покинул я прекрасное здание на площади Шиллера и впервые в своей недолгой жизни испытал чувство дисгармонии с самим собой. То, что я теперь услышал из уст ректора относительно моих способностей, сразу как молния осветило мне те внутренние противоречия, которые я полусознательно испытывал и раньше. Только до сих пор я не мог отдать себе ясного отчета, почему и отчего это происходит. Через несколько дней мне и самому стало вполне ясно, что я должен стать архитектором».

Но на пути к осуществлению этого решения встали непреодолимые препятствия. Для того, чтобы попасть на архитектурное отделение академии, следовало сперва пройти курс в строительно-техническом училище. Для того же, чтобы попасть в него, требовался аттестат зрелости, который Адольф в свое время, поссорившись с отцом и демонстративно бросив учебу, получить не удосужился. Разумеется, обзавестись аттестатом особой проблемы не представляло – достаточно было сдать необходимые экзамены, однако Адольф посчитал ниже своего достоинства вновь возвращаться к столь ненавидимой и презираемой им школе. Вернее, уже полностью привык к праздному существованию и был почти неспособен к сколько-нибудь систематическому труду. К тому же вскоре ему пришлось вернуться в родной городок: его мать была при смерти. Впрочем, возвращение «блудного сына» под родительский кров не могло ничего изменить: врачи оказались бессильны, и Клара умерла за считаные месяцы. Некоторые биографы Гитлера, кстати, именно этот эпизод в его жизни называют ключевым для формирования мировоззрения будущего фюрера, заявляя, что не сумевший помочь фрау Хидлер врач был евреем, потому-то Адольф и стал антисемитом. Весьма сомнительное утверждение – хотя бы потому, что любовь Гитлера к матери если и существовала, то была весьма своеобразной и особой заботы не подразумевала в принципе. О причинах же антисемитизма будущего фюрера мы поговорим в другой главе.